Annotation
Основоположник марийской литературы С. Г. Чавайн в своем романе рисует картины жизни и быта крестьянства и сельской интеллигенции в предоктябрьский период. В романе показана острая классовая борьба крестьян за землю. Непримиримость различных слоев населения отражена во взаимоотношениях между представителями местной власти и учителем Ветканом Григорием Петровичем, выходцем из трудового народа.
ПЕРВЫЙ МАРИЙСКИЙ ПИСАТЕЛЬ
КНИГА ПЕРВАЯ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
2
3
4
5
6
7
8
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
2
3
4
5
6
7
8
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
КНИГА ВТОРАЯ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
2
3
4
5
6
7
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
2
3
4
5
6
7
8
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
INFO
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
С. Г. ЧАВАЙН
ЭЛНЕТ
*
Перевод с марийского
Вл. МУРАВЬЕВА
Общественная редколлегия:
К. К. Васин, А. Е. Иванов, П. В. Краснов,
А. С. Крупняков, А. Т. Липатов, Г. И. Матюковский,
К. Г. Медяков, В. Б. Муравьев, В. С. Столяров.
© Марийское книжное издательство, 1981
ПЕРВЫЙ МАРИЙСКИЙ ПИСАТЕЛЬ
Марийская литература родилась 5 декабря 1905 года.
Именно в этот день семнадцатилетний юноша, ученик, или, как тогда говорили, воспитанник Казанской инородческой учительской семинарии, Сергей Григорьев, мариец из деревни Малый Корамас, написал стихотворение «Роща».
Это стихотворение было не только первым стихотворением юного поэта, оно было вообще первым оригинальным литературным произведением на марийском языке.
Вот эти десять строк, с которых началась марийская литература:
В нашем краю есть одна тихая роща,
Стоит эта роща на берегу большого озера.
Здесь растут деревья, раскидистые из раскидистых,
Здесь родятся цветы, прекрасные из прекрасных.
Здесь, в чаще зеленой листвы, поет соловей,
Из этой рощи в озеро течет светлый ручей.
Здесь и травы самые зеленые,
Здесь и цветы самые красивые.
Я люблю эту рощу,
Я проклинаю того, кто рубит ее деревья[1].
Когда автор прочел свое стихотворение товарищам, оно произвело на них огромное впечатление, вызвало бурный восторг и было воспринято как чудо, явившееся из ничего.
Когда-то А. А. Фет пророчествовал:
В сыртах не встретишь Геликона,
На льдинах лавр не расцветет,
У чукчей нет Анакреона…
К зырянам Тютчев не придет…
К счастью, иногда жизнь опровергает самые пессимистические пророчества.
В конце 80-х годов профессор Казанского университета врач М. Ф. Кандаратский опубликовал исследование «Признаки вымирания луговых черемис Казанской губернии», в котором писал: «Грустно писать исследование о таком племени, как черемисы. (Черемисы — дореволюционное название марийцев. — В. М.) Печально настоящее этой народности, печально прошедшее и еще печальнее будущее… Представляя в настоящее время такое печальное положение, как со стороны духовных, так и со стороны своих физических качеств… черемисы… находятся на пути к вымиранию, и… это вымирание не только близко, но уже наступает в очень многих деревенских обществах».
Сергей Григорьевич Григорьев, впоследствии взявший себе литературный псевдоним Чавайи, родился в марийской деревне Малый Корамас (ныне Моркйнского района Марййской АССР) в 1888 году. В том самом году, в котором Капдаратский писал свое исследование о вымирании черемис.
По его собственному признанию, Сергей Григорьевич Чавайн-начал помнить себя с трех лет, с осени 1891 года. Первое детское воспоминание — картина проводов в солдаты дяди Йывана, младшего брата отца.
Тысяча восемьсот девяносто первый год был годом страшного народного бедствия — голода, огромного по масштабам, охватившего все Поволжье и всколыхнувшего Россию.
Но в марийских деревнях голод был обычным явлением. В статистическом обзоре Казанской губернии за 1890-й, сравнительно благополучный, год, подведя итоги и распределив собранный урожай на количество едоков, чиновник, составлявший обзор, сделал красноречивое примечание: «Всего этого хватит на ползимы».
Родители и деды Чавайна были бедняки из бедняков. Бедность была хронической, безнадежной и привычной: жалкие урожаи, вечные недоимки, долги… Обе его бабки зачастую надевали суму и отправлялись по окрестным деревням побираться.
Нищенство не считалось зазорным, в таком положении мог оказаться да и оказывался в трудную пору жизни почти каждый. «От сумы да от тюрьмы не зарекайся».
Еще одно воспоминание детства: старшина, староста, урядник и стражник за неуплату податей уводят со двора корову. Мать плачет, отец молчит, понурившись…
Лет с семи-восьми Сергей Григорьевич, как это и велось в бедняцких семьях, начал помогать отцу — и в полевых работах, и в лесу — пилить дрова, гнать смолу. Обычная судьба бедняка.
Но при невероятной тяжести жизни, при отнимающей все силы физической работе, при угнетающей, раздавливающей человека бедности, при отсутствии самых элементарных условий для развития национальной культуры, при отсутствии даже собственной письменности — духовная жизнь народа все же существовала. А главное, в народе существовало сознание необходимости духовной жизни, и это служило залогом духовного и физического возрождения народа при изменении в лучшую сторону социальных условий.
Отец Чавайна был неграмотен, никогда не держал в руках книги, но сына отдал в церковноприходское училище, затем позволил посещать начальную двухклассную школу братства св. Гурия, и, когда мальчик в 1904 году успешно окончил ее и учителя порекомендовали ему продолжать учебу в Казанской учительской семинарии, отец согласился и на это.
В деревне не было обычая по доброй воле отпускать из дому работника. Соседи смеялись над отцом и зло упрекали его:
— Ну и дурак же ты, Григорий, отправил сына в школу. Думаешь, он будет кормить тебя, когда выучится?
Но отец только сказал сыну:
— Я тебе в учебе не препятствую, учись, если можешь, тут я тебе не советчик: человек я темный, как надо поступить, не знаю. Но одно знаю: темному человеку трудно живется. Мы плохо живем, может быть, ты увидишь светлые дни.
Факты личной биографии у каждого писателя в той или иной степени влияют на характер творчества. У Чавайна же это влияние явилось определяющим все — темы, мировоззрение, художественный строй. Личный опыт, личные впечатления, воспоминания отразились буквально в каждом его произведении. Но так как собственная судьба писателя была отнюдь не исключительной, а в главном повторяла судьбы многих тысяч его земляков, то его опыт, впечатления и воспоминания отразили жизнь народа. Личное начало в произведениях Чавайна как бы конкретизирует общее. В 1935 году, отвечая на приветствия по поводу его юбилея, С. Г. Чавайн сказал:
