Как-то приезжий провел целый день на нижнем конце деревни у богатого мужика Орлая Кости. Все, особенно женщины, были несказанно удивлены, когда узнали, что он там делал. Да и как тут не удивиться: оказалось, что в летней кухне он снял с котла закопченный сажей крючок и измерил его кожаным аршином, потом зарисовал карандашом в тетрадку, занимался и какими-то другими столь же непонятными делами.

Потом по деревне распространился слух, что приезжий русский покупает старинные марийские вышивки, домотканные холщовые полотенца, дает за них хорошие деньги, и у всех спрашивает, нет ли у кого старинных стрел.

Народ толпой повалил в лавку: кто несет старое вышитое платье, кто шымакш, кто еще что-нибудь.

Пришел однажды с узелком в руке и Эман. Он пригладил усы и спросил лавочника:

— Говорят, ты старинные вещи берешь?

— Не я, а мой постоялец.

— Новый приказчик что ли?

— Какой он тебе приказчик? Ученый человек, вот он кто!

— Вот оно что! Ну, тогда зови сюда своего ученого.

— Ишь ты, быстрый какой! Не видишь что ли, люди раньше тебя пришли, и то дожидаются.

— Что, они тоже стрелы принесли?

— Неужто стрелу отыскал?

— Мы не то, что некоторые! Я бы с какой-нибудь ерундой не пришел. Вот у тебя, тетушка, к примеру, что там такое?

— У меня, милый, светец!

— А у тебя. что, дедушка?

— Да вот, принес лапти из бересты.

— А ты что, сестренка?

— Вышивку.

— Вот видишь, уважаемый, — Эман повернулся к лавочнику, снова пригладив усы и уперев руки в бока. — Все принесли бросовые вещи, а у меня старинное, так сказать, марийское оружие. Можешь ты это понять? Иди, скажи своему ученому, мне долго ждать недосуг.

Лавочник засмеялся, за ним засмеялись и остальные, собравшиеся в лавке, как бы угождая ему.

— Ишь, барин какой нашелся, ждать ему недосуг! Ха-ха-ха!..

— Ну, коли так, я другому ученому продам. Как раз сегодня в город еду. Там один барин еще с прошлого года все ко мне пристает: «продай» да «продай».

— Погоди, Эман, я ж смеюсь не со зла, не обижайся. Сейчас скажу постояльцу, он, небось, уже отобедал. Стрелами-то он особенно интересуется, наверное, возьмет, — сказал лавочник и почему-то вздохнул.

Он ушел через левую дверь в другую половину дома и, вернувшись, сказал;

— Господин ученый сейчас выйдет. А вы кончайте тут своей махрой дымить, запах от нее тяжелый. Бери-те-ка лучше папиросы «Шуры-муры». Дешево и мило!

— Вот продам свой товар, куплю твои «Шуры-муры», — пообещал Эман.

— То ли продашь, то ли нет, — вздохнула женщина, державшая в руках вышитый нагрудник.

Вскоре дверь отворилась, в лавку вошел Эликов. Все столпились вокруг него. Он бегло осмотрел вещи, приговаривая: «Это не возьму, это не надо, такое уже есть». Потом спросил:

— Кто принес стрелу?

Эман снял шляпу, пригладил усы и протиснулся вперед:

— Я принес, господин ученый, от прадедушки еще осталась.

Кто-то в толпе засмеялся, но ученый взглянул строго, и смех оборвался.

— Не шумите! — крикнул лавочник. — Кто не продает, не покупает — идите по домам! Приходите завтра, завтра привезу новые товары — ленты, соль, чай, кренделя.

— Нельзя ли об этом попозже? — сухо спросил Эликов, и лавочник сконфуженно замолчал.

Люди стали расходиться. Немного погодя из лавки вышел Эман с папиросой в зубах. С тросточкой в руках, как какой-нибудь барин, он важно вышагивал серединой улицы.

— Продал стрелу, браток Эман? — спросил старик, сидевший возле своего дома.

— Хе, я да не продам! На-ка, дед, папироску. Ох и душиста!

— Правда, мороша. Ты знал, что он стрелы ищет?

— Я такого дурака давно поджидал…

— Нешто можно ученого человека дураком обзывать?

— Был бы умным, не купил бы стрелу, которую я сам вчера сделал. А он, дурак, поверил, что она мне от прадеда досталась.

— Да ну-у?

— Вот те ну! Только никому не сказывай!

— Ха-ха-ха, браток Эман, ло-овко!

Но слух о том, что Эман, сын Орванче Кугубаева, надул ученого, пошел по деревне.

Хозяйка «казенной квартиры» гостила в Боярсоле — соседней деревне — у замужней сестры. Вечером там собралось несколько женщин, и пошли пересуды про приезжего, мол, не похож он ни на приказчика, ни на сборщика податей, и кто же он такой есть? Одна из соседок высказала предположение:

— Видно, он из тех татар, что всякий хлам собирают. Говорят, потом из этого хлама бумагу делают.

— Никакой он не татарин, — оказала другая, — и не похож на татарина. Русский он. Из себя видный такой…

— Красивый?

— Ха-ха, тебе-то что до его красоты?

— Как что? Или забыла, что она солдатка?

— Муж-то все еще в японском плену?

— Ну да, где же еще быть ему?

— Чего же он старые вещи покупает? Может, торговец все-таки или приказчик?

— Да нет, наш лавочник говорит, что он ученый какой-то. Уж лавочнику-то лучше знать.

— А какое старье он берет?

— Не старье, а вещи старинные: вышивки, шымакши, поддевки, стрелы, ковши старые, светец и всякое такое.

— Коли так, то вы там, в Коме, хорошо подзаработали, тетушка?

— Куда там! Он же не все подряд берет, с выбором, да и платит не так уж много. Богатым, говорят, платил дороже.

— Богатый всегда с прибылью, потому что есть чем угостить…

— Вот я слыхала, что скоро опять война с Японией, поэтому, видать, и собирают одежду и стрелы.

— Кого же нынче на войну брать? Мужиков и так мало. Остатки подберут, и на племя не будет…

— Баб станут брать, остригут волосы и…

— Будет вздор-то молоть! Пусть лучше тетушка расскажет, что еще делал в Коме этот русский.

— Что делал? Чудной он какой-то. Гляжу, топчется вокруг летней кухни Орлая, углы ощупывает — мерит, по бревнам стучит. Вынес из кухни пивной котел и ну в наго колотить. Потом залез на крышу, посмотрел оттуда в какую-то длинную трубу и запел петухом.

— Ой. бабоньки! — воскликнула одна женщина. — Я знаю, кто он такой! Он колдун! Ей-богу, колдун^ Или ведьмак.

— Насылает на баб бесплодие, — сказала женщина в старом платке.

— Откуда ты знаешь? — подозрительно спросила ее соседка в городской дорогой шали.

— Да так уж, знаю.

— Нет, ты скажи, почему ты всегда больше других знаешь?

— Ты бы тоже рада знать, да ума не хватает.

— У кого? У меня?

— У кого же еще!

— Да как ты смеешь так говорить, а?

— Не ори, думаешь, если богатая, так все тебя боятся, бессовестная!..

— Перестаньте, не надо, — принялась унимать их хозяйка, но было видно, что на самом деле она была бы не прочь посмотреть, как эти двое вцепятся друг в друга.

— Что ты сказала? А ну-ка, повтори!

— И повторю! — женщина в старом платке осмотрелась кругом. Все выжидающе молчали. Тогда она повернулась к богатой соседке, которая стояла, скрестив руки на груди, засмеялась и вдруг, оборвав смех, со смаком плюнула богачке в лицо. Та, не утершись, рванулась к обидчице, вцепилась ей в волосы, и обе покатились по полу.

Хозяйка, стоявшая возле окна, вскрикнула:

— Кто-то на тарантасе с того конца едет! Из Комы, видать. Сестрица, не знаешь ли, кто такой?

Гостья из Комы подошла к окну.

— Ой, господи! Это же русский колдун! Ей-богу, он!

— Ба-боньки! Нечистая сила! Прячьтесь!

— Быстрей, быстрей! — женщины, толкая друг друга, кинулись к двери. Те. что дрались, вскочили с пола и, не поправив распатланных волос, выбежали из избы следом за другими.

Хозяйка дома, встав у окна так, чтобы ее нельзя было заметить с улицы, осторожно наблюдала за проезжавшим по улице человеком, одетым в черное. На козлах сидел парнишка — младший приказчик из Комы. Когда они проехали мимо, хозяйка облегченно вздохнула.

Между тем тарантас свернул к дому писаря.

— Дядя, — сказал парнишка пожилому писарю, который что-то мастерил, орудуя ножом, — хозяин велел тебе сказать, чтобы получше за этим гостем ухаживал.

— Добрый день, — поздоровался Эликов по-русски.