Зачем мы живем? Жан Бодрийяр20 предполагает, что люди ментально тонут в дрогсторах21, и им далеко не нужны глубокие размышления о сущем. К сожалению происходящего, приходится соглашаться с выводами философов-постмодернистов, но во мне не угасает свеча оптимизма – не эпикурейского22, а личностно-конструктивного23. Правда, Альберт Камю24 постоянно напоминал о том, что приходится бороться с абсурдностью повседневности, но я слушал советы Виктора Франкла25 и искал возможности самореализации.
«Кто я?» – нередко задумывался мой разум. – «Кто я, чтобы что-то заявлять?» Молодой парень, обучающийся на философском факультете Чувашского университета, уже много знал. Но как заметил бы Лев Толстой26, только бог правду видит, да не скоро скажет. Тогда я хотел доказать всем вокруг, что я что-то знаю о мире, что я чего-то стою. Но зачем? Почему я этого хотел – не знал, но уже задумывался. Размышлял над своими желаниями, побуждениями, влечениями. На первом курсе иррационалисты27 били по моей гордости и надменности, но, как ни странно, веру в будущее в меня вдохнули позитивисты. Я верил в технологии – считал, что за ними возможности для развития, раскрытия творческого потенциала. Мне становилось легче, когда я разделял мир на творцов и потребителей, так как в то время смысл жизни я видел в созидании. Не поймите меня не правильно – я не был стоиком и был не против потребления, иначе для кого создается тот или иной продукт, к тому же сам был не против пригубить вино, читая книгу. Но тогда, не сильно задумываясь о возможности вечной жизни, я ощущал, что на одном потреблении человечеству далеко не уехать, и, прислушиваясь к Махатма Ганди28, чтобы изменить мир, начинал с себя.
Как и Иммануил Кант29 я любил свой город, поэтому не стремился переезжать из Чебоксар. Интернет давал возможность путешествовать визуально, техника дополненной и виртуальной реальности помогали фантазии создавать более полный опыт от погружения, в результате чего у меня и не возникало желания куда-то уехать. Лес, пруды, мосты, тропинки – я к ним быстро привык, и не хотел расставаться на долгое время.
Я жил в общежитии, которое находилось недалеко от квартиры родителей, с которой мое бытие было тесно связано до обучения в университете. Мир вокруг себя я познавал посредством книг (в том числе электронных) и прогулок среди деревьев и ручьев. Меня считали вымирающим динозавром, так как в наше время не только мои ровесники, но и люди постарше предпочитали слоняться без дела или смотреть телевизор, как только отработали свои часы на работе по найму. Мне это не нравилось, и я думал, как изменить общество в лучшую сторону. «Почитайте книги экзистенциалистов30, оглянитесь, посмотрите на себя с третьего лица», – хотел я им сказать, но еще не решил, как будет эффективнее донести посыл и получить должный эффект.
Исследование – действие – реакция. Эти три занятия, образующие цикл, нравились мне больше всего в жизни. В целом, это касается того, чем мне посчастливилось заниматься значительную часть времени. Как полагается исследователю, я писал книги, однако еще не публиковал – не был уверен, что пришло время. Теория должна подкрепляться практикой, поэтому я размышлял над тем, как оказать воздействие на других, сделав мир лучше. После этого планировал закономерно наблюдать его реакцию – убедиться, что все было сделано правильно, и задумка реализовалась.
На матче по волейболу среди первокурсников я умудрился сломать себе ключицу, ударившись о стол, который находился рядом с боковой линией. Кто догадался его туда поставить? Полежал какое-то время на полу, встал и самостоятельно направился в больницу к травматологу. Два месяца лечения и больше никакого профессионального спорта. Я и не собирался становиться спортсменом, так как в школе посещал только уроки физической культуры, но когда у человека отбирают что-то принадлежащее ему (в данном случае возможность), инстинктивно хочется это вернуть. Если где-то в спорте у меня и могло что-то выйти, так это в волейболе – и то я говорю с натяжкой. Жан-Поль Сартр31 похлопал бы меня по плечу, если бы увидел, что траектория моего жизненного пути развивалась в сторону того, к чему меня тянуло больше всего, – теоретической и практической философии.
В университете я обучался по специальности «Социальная этика». Само собой продолжал изучать все философские школы, но научные публикации выполнял только по выбранному профилю. Направление подготовки я выбрал самостоятельно – меня с ранних лет увлекало углубленное изучение вопросов онтологии, гносеологии, политики, этики, эстетики, логики, аксиологии. Каждый задает себе вопросы «Что за мир окружает нас? Почему все устроено так, как оно есть?» Поверхностные ответы на них можно найти, будучи наивным реалистом32. Но некоторых людей, вроде меня, не устраивает такое решение проблем, и человек продолжает искать истину, деконструируя33 материальные и идеальные объекты, как сказал бы Жак Деррида34.
Общежитие пустовало – я был чуть ли не единственным студентом, проживающем в нем. После жизни в шумном доме родителей, я ощутил свободу в действиях и упорядоченность в мыслях. Это подтолкнуло меня к определенному образу жизни, который я по большей части соблюдал – по крайней мере, во времена обучения в университете. С утра до обеда – академические занятия. После обеда и до ночи – прогулка (чаще всего в лесу), чтение литературы и написание книг и статей. Ни друзей, ни подруг у меня еще не было, а с родителями общался лишь по праздникам – я развивался самобытно.
Все же изолированность от внешнего мира была невозможна, и я чувствовал на себе ее влияние. Глобально все государства наконец-то обрели спокойствие и ни на что по отношению друг к другу не претендовали, хотя разногласия, конечно же, остались: в основном они были лишь в контрактах. Я считал, что с внешней политикой все в порядке – издержки разного общественного устройства внутри самих государств иногда создают тормозящий эффект в преследовании своих целей. Все же дипломатия была на высшем уровне, и компромисс достигался безукоризненно. Однако внутренняя политика государств хромала, как уставший стайер. Своей задачей я ставил приведение общества страны, в которой я живу, к должному виду. Основной проблемой я видел деградацию и мнимую образованность населения.
Было такое ощущение, что я нахожусь на стадии вызова – вроде был готов к проведению изменений в обществе, но чувствовал мандраж и нерешительно искал повода начать действовать. К тому же меня никто, кроме выдуманных героев книг и их писателей, не поддерживал – ни один человек в стране даже не знал, что я планирую повлиять на него, – этот факт тоже вносил свою лепту в мое промедление, так как во мне закрадывалось сомнение в необходимости проведения реформ и боязнь потери того, что имею.
По части реализации некоторых направлений политики у меня не было вопросов. Равенство возможностей между людьми было адекватным (элиты не исчезли, но и не сильно выделялись). Социальное незащищенные слои населения интенсивно поддерживались. Государственные и частные клиники осуществляли одну и ту же качественную медицинскую помощь. Непрерывно функционировали культурные и образовательные программы. Другими словами, Россия была государством всеобщего благосостояния. Но существовала проблема, с которой я и намеревался бороться – отсутствие стимулов профессионального роста граждан. Отсюда появляются два следствия: личностные кризисы и недостаток высококвалифицированных кадров во всех сферах экономики и жизнедеятельности общества.
