– И мясо нужно, – сказал я, ковыряя ложкой в овощах.

Таня вскинула на меня глаза с интересом. Мясца хочет…

– Нет, – отрезал Степан. – Это невозможно. И слишком сложно. Нам неоткуда взять скотину, не говоря уже о том, чтобы содержать ее.

– Я могу охотиться… – пискнула Таня. – С луком и силками… Меня деда учил…

– Нет, Таня, – внушительно, учительским голосом проговорил Степан. – Это не женское дело. Женское дело – готовить еду и помогать мужчине.

– Однако, – хмыкнул я. – Слышали бы тебя феминистки!

– Не услышат. Конец света наступил. Грядет новый порядок. Естественный. А заключается он в том, чтобы мужчины были мужчинами, а женщины – женщинами. И каждый бы занимался своим делом. Так наши предки жили тысячи лет, и все было хорошо.

– Ну ладно, – не стал я спорить. – Дальше-то что? Будем огородом заниматься, как на даче, загорать здесь, но вечно-то это продолжаться не может!

– Не может, – согласился Степан. – Но мы постараемся дотянуть до того дня, когда всё определится.

– Не понял? Какого дня?

– Та воля, что устроила Три Волны, должна иметь планы на нас. Когда мы поймем, что это за планы, тогда все и определится.

Сектант, подумал я. Прямо шалопут какой-то. Не удивлюсь, если он женится сразу на Альфие и Тане, когда те подрастут. А может, и не будет дожидаться…

– А до того будем искать других выживших, – говорил Степан уверенно. – Создадим коммуну. И будем ждать Великий день.

Я вздохнул и промолчал, продолжая есть. Степан прищурился:

– Думаешь, я с катушек съехал? Что я – фанатик? Нет, Тим, я – реалист. Три Волны прокатились катком по нашему миру. Это факт. Сверхъестественные вещи творятся. Это тоже факт. Значит, есть тот или те, кто стоит за всем этим. И эти существа – нечто гораздо большее, чем просто люди. У них должен быть план. Наша задача – ждать и не мешать.

– Не путаться под ногами! – вставил Захар, улыбаясь щербатой улыбкой. Видно, часто слышал эту фразу по отношению к себе.

Степан кивнул ему, как взрослому.

– Верно, Захар. И помните вы все: эти существа желают нам, Выжившим, добра.

– Они не желают нам добра, – раздался рядом тихий голос, и я вздрогнул. Говорил мутноглазый Толик. Он уже съел кашу и смотрел мимо нас в окно, где вздымался заросший кустарником склон. – Они хотят нас всех погубить. Изничтожить… Высосать все, что есть в нас человеческого… Сделать из нас следы на грязи…

Таня и Альфия прижали ладошки ко ртам. Захар заморгал и перестал щериться. Степан на мгновение, как мне показалось, растерялся, затем рассердился:

– Хватит болтать чепуху, Анатолий! Ты пугаешь нас, не видишь?

Толик будто не слышал. Дернулся всем телом, лицо исказилось, как от боли. Или ярости.

– Следы на грязи!.. – выкрикнул он. – На грязи!.. Изничтожить! Извести!

Он так сильно рванулся назад, что рухнул вместе со стулом. Я вскочил – остальные тоже. Степан подскочил к лежащему Толику и прижал его к полу, чтобы тот, выгибаясь и взмахивая конечностями, не навредил сам себе. Ребята молча сгрудились вокруг. Я подумал, что они такой приступ видят не впервые.

Толик вскоре успокоился, затих, глаза закатились, дыхание было частым и тяжелым.

– Он что-то видит, – прошептала Таня Альфие, но услышали все. – У него часто так. Видит или слышит. Говорит, к нам идет Матерь…

– Какая еще матерь? – раздраженно спросил Степан, оглянувшись на нее. – Откуда идет?

– Оттуда, – показала Таня рукой. На юг, сообразил я. – Она идет, чтобы позаботиться о нас.

Мне стало нехорошо. Вспомнилось то чувство в машине, когда я отчетливо ощутил приближение какого-то существа…

– Нет там никакой матери, – заявил Степан. – У Толика… проблемы со здоровьем, вот и все. Поэтому мерещится всякое. А вы слушаете и повторяете, как попугаи.

– Слушай, Степан, – осторожно сказал я. – Ты же сам говоришь: сверхъестественные вещи творятся. Три Волны и все такое. Почему тогда отрицаешь, что Толик может правду говорить?

Степан выдохнул то ли с раздражением, то ли с состраданием ко мне, убогому. Ребята переводили взгляды с меня на него и обратно. Степан поднялся и подошел ко мне. Я отодвинулся и потянулся к финке на поясе, но Степан не обратил на это внимания.

– Три Волны, Тим, – это данность. Это свершившийся факт. А бред этого мальчишки – всего лишь бред. Если мы будем любую чепуху принимать за откровение… или сигнал свыше, не знаю… во что мы превратимся? В кого? В дурачков? Мы должны следовать здравому смыслу и фактам. Факты указывают, что Выживших единицы, что мы почти все молоды, и что-то нас всех, черт бы подрал, объединяет! Поэтому мы должны держаться вместе и ждать того дня, когда это все разъяснится. Понимаешь? Скажи, Тим, ты со мной?

“Со мной”, отметил я автоматически. Не “с нами”, а “со мной”. Пастырь хренов!

Хотя, если вдуматься, он прав. Что-то нас, Бродяг, объединяет. А мы все срёмся да срёмся, объединяться не желаем. Готов спорить, если бы эти салаги не были салагами, а взрослыми, послали бы давно этого прилизанного Пастыря куда подальше. Вот вырастут и пошлют, наверное. Если он им окончательно не вывихнет мозги.

– Переночую здесь, – уклончиво ответил я. – Если не против. А завтра решу.

На мгновение Степан набычился, потом улыбнулся, похлопал меня по плечу.

– Вот и славно! Нам нужны сильные парни. А ты вроде крепкий. Оставайся, конечно. Захар покажет тебе комнату.

Он вернулся к обмякшему Толику, а Захар повел меня в двухэтажное здание. Я не забыл прихватить биту.

– Захар, – сказал я, пока мы шли, – тебе нравится Степан?

– Степан Анатольевич у нас в школе преподавал, – охотно сообщил Захар уже и так мне известное. – Интересно рассказывать умеет. Строгий, но хороший. – Пацан подумал и добавил: – Если бы не он, мы бы от голода подохли бы. То есть умерли. Как деревенская скотина.

– А у Толика – часто так?

– Иногда бывает. Степану Анатольевичу ужасно не нравится. А Таня охотиться умеет, – прибавил Захар без перехода и повода. – У нее это круто получается! Силки ставит на птиц, в прошлом месяце фазана завалила пращой, прикиньте?!

– Прикинул.

– Мы тогда ещё в деревне жили. Степан Афанасьевич ругал ее, фазана выкинул, жалко, – понурился Захар. Жалел он не фазана, конечно, а мясо.

– Из фазана супчик неплохой получился бы, – согласился я, хотя сроду не пробовал фазанятину.

Захар воспрял – понравилось, что я его поддерживаю.

– Ага! Меня уже от консервов тошнит. Степан Анатольевич нам много чего запрещает, хотя закона больше нет. Альфия петь любит, так Степан Анатольевич запрещает петь. Типа в нашем мире от песен никакой пользы. Надо добывать себе пищу, а не песни распевать.

– А что еще Толик говорит, когда у него приступ, как сейчас? Что за следы на грязи?

Захар пожал плечами. Мы вошли в двухэтажное здание и двинулись по коридору. Зашли в одну из комнат. Она была уютно обставлена: тяжелые шторы на окнах, две деревянные застеленные кровати, шкаф, письменный стол, древний комп, стеллаж на стене с тонкими буклетами о здоровом питании. Между кроватями стоял выключенный электрический обогреватель в виде батареи отопления. Было холодно, но не катастрофично. Я присел на одну кровать, поставив биту между колен, Захар – на вторую.

– Он много чего говорит. Только непонятно. Будто ругается. И будто не он это, а кто другой через него говорит. Толян у нас особенный, мы его не обижаем.

– Он раньше тоже таким был? До того, как появились Буйные?

Захар махнул рукой:

– Он всегда был с приветом, только болтать всякое начал после Буйных. Виктор Геннадьевич сказал, что у Толяна Первая Волна открыла дар какой-то. А Степан Анатольевич ругался на него. Что никакого дара нет, просто у Толяна крыша поехала.

За дверью кто-то прошел. Я выглянул: Степан нес на руках Толика. Он повернул в конце коридора налево и, судя по звуку шагов, начал подниматься по лестнице.

– Не понял, – сказал я, вернувшись на кровать. – Ваш завуч с вами был после Первой Волны? Его разве не Буйный убил?