– Мне абсолютно плевать, что ты думаешь о том, с чем это связано или не связано. – Он сорвал кольцо с банки и бросил его в раковину. – Ты можешь развернуться, снять это омерзительное платье и оставаться в своей комнате, пока я не скажу тебе выходить.

– Да, сэр. – Она открыла шкаф, чтобы взять печенье для бабушки. Пальцы Эмили едва коснулись оранжево-белой упаковки «Берджерс», когда рука отца схватила ее запястье. Ее мозг сосредоточился не на боли, а на воспоминании о синяке в форме наручников на хрупком запястье ее бабушки.

Ты вырвешься. Ты пойдешь в колледж. Ты встретишь мальчика, который будет тебя любить.

– Папа, я…

Он сжал сильнее, и от боли у нее перехватило дыхание. Эмили уже стояла на коленях, крепко зажмурив глаза, когда вонючее дыхание отца ударило ей в ноздри.

– Что я тебе сказал?

– Ты… – она ахнула, когда кости у нее в запястье затрещали. – Извини, я…

– Что я тебе сказал?

– И-идти в свою комнату.

Его хватка ослабла. Облегчение было таким, что новый вздох родился где-то в самой глубине живота Эмили. Она поднялась. Закрыла дверцу шкафа. Вышла из кухни. Вернулась в коридор. Поставила ногу на нижнюю ступеньку, прямо на самое скрипучее место, но потом опустила ее обратно на пол.

Эмили обернулась.

Ее туфли все еще стояли у входной двери, вместе с сумочкой. Они были одного оттенка бирюзового, идеально подходившего к ее атласному платью. Но платье было слишком тесное, колготки не налезали, а ступни совсем опухли, так что она проигнорировала туфли и схватила только сумочку, прежде чем выйти за дверь.

Нежный весенний бриз ласкал ее обнаженные плечи, пока она шла по лужайке. Трава щекотала ей ноги. Она чувствовала резкий запах соли от океана вдалеке. Атлантика была слишком холодной для туристов, которые летом стекались на променад. Сейчас Лонгбилл-Бич принадлежал местным, которые никогда в жизни не встали бы в длиннющую очередь к «Трэшер» за ведерком картошки фри и не стали бы пораженно наблюдать, как машина растягивает разноцветную карамель в витрине кондитерской.

Летом.

Всего несколько месяцев назад.

Клэй, и Нардо, и Рики, и Блейк собирались сдавать выпускные экзамены, собирались вступить во взрослую жизнь, собирались уехать из этого душного, убогого прибрежного городка. Вспомнят ли они когда-нибудь об Эмили? Вспоминают ли они о ней хотя бы сейчас? Может быть, с жалостью. Может быть, с облегчением, что наконец-то вычистили гниль из своего кровосмесительного кружка.

Ее статус изгоя теперь казался не таким болезненным, как вначале. Эмили наконец смирилась с тем, что перестала быть частью их жизни. Вопреки тому, что сказала бабушка, Эмили никуда не вырвется. Она не пойдет в колледж. Она не встретит мальчика, который будет ее любить. Она будет визжать в свисток спасателя на бегающую по пляжу несносную мелюзгу или раздавать бесконечные бесплатные пробники за стойкой «Солти Питс Софт Серв».

Ее босые ступни шлепали по теплому асфальту, когда она заворачивала за угол. Она хотела оглянуться на дом, но удержалась от этого драматического жеста. Вместо этого она представила, как ее мать шагает взад-вперед по своему кабинету с прижатым к уху телефоном и разрабатывает стратегию. Ее отец допивает очередную банку пива, а потом мысленно сравнивает расстояние до пива в холодильнике с расстоянием до виски в библиотеке. Ее бабушка заканчивает вязать крошечный свитер, гадая, для кого она вообще могла его начать.

Приближающаяся машина заставила Эмили сойти с середины дороги. Она проводила взглядом проплывший мимо двухцветный «Шевроле Шеветт», затем увидела ярко-красный свет стоп-сигналов, когда машина с визгом остановилась. Из открытых окон грохотала музыка. «Бэй Сити Роллерс».

С-У-Б-Б-О-Т-Н-И-Й вечер!

Голова мистера Векслера повернулась как на шарнире от зеркала заднего вида к боковому. Стоп-сигналы моргнули, когда он снял ногу с тормоза, нажал на газ и тут же снова притормозил. Он пытался решить, ехать ему дальше или нет.

Эмили отступила в сторону, когда машина начала двигаться задним ходом. Она почувствовала запах косяка, тлеющего в его пепельнице. Она предполагала, что Дин сегодня будет куратором, но его черный костюм больше подходил для похорон, чем для выпускного вечера.

– Эм, – начал он, пытаясь перекричать музыку. – Что ты делаешь?

Она раскинула руки, показывая свое вздымающееся бирюзовое платье.

– А на что похоже?

Он окинул ее быстрым взглядом с ног до головы, а потом осмотрел снова, уже внимательнее, точно так же, как он смотрел на Эмили в первый день, когда она вошла в его класс. Он не только преподавал обществознание, но и был тренером по легкой атлетике, поэтому на нем тогда были бордовые шорты из полиэстера и белое поло с коротким рукавом – то же, что носили другие тренеры.

На этом сходство заканчивалось.

Дин Векслер был всего на шесть лет старше своих студентов, но обладал мудростью и опытом, каких его коллегам никогда не получить. Перед колледжем он взял год перерыва, чтобы попутешествовать с рюкзаком по Европе. Он рыл колодцы в деревнях Латинской Америки. Он пил травяной чай и выращивал собственную травку. Он носил роскошные густые усы, как у детектива Магнума. Он должен был объяснять им основы гражданского права и устройства государства, но на одном занятии читал им статью о том, как инсектициды до сих пор загрязняют грунтовые воды, а на следующем – рассказывал, как Рейган пошел на секретную сделку с иранцами по заложникам, чтобы перевернуть ход выборов.

В общем, они все сходились во мнении, что Дин Векслер – самый крутой учитель, которого они когда-либо видели.

– Эм, – повторил он ее имя, будто вздохнув. Он поставил машину на нейтралку. Загорелись аварийные огни. Он отключил двигатель, прервав песню на слове «ве-е-е-ечер».

Дин вышел из машины. Он навис над ней, но в его глазах не было угрозы.

– Ты не можешь пойти на выпускной. Что подумают люди? Что скажут твои родители?

– Мне все равно, – сказала она, но ближе к концу фразы ее голос сорвался, потому что ей было совсем не все равно.

– Ты должна понимать последствия своих поступков, – он потянулся к ее руке, но потом, видимо, передумал. – Твою мать сейчас проверяют на самых высоких уровнях.

– Правда? – спросила Эмили, как будто ее мать не провисела на телефоне столько часов, что ее ухо приобрело форму трубки. – У нее проблемы или что-то типа того?

Его вздох явно означал, что он проявляет необычайное терпение.

– Мне кажется, ты не осознаешь, что твои поступки могут поставить под удар все, над чем она работала.

Эмили наблюдала за чайкой, которая парила над грядой облаков. «Твои поступки. Твои поступки. Твои поступки». Она и раньше замечала, что Дин вел себя снисходительно, но с ней – никогда.

Он спросил:

– Что, если кто-нибудь тебя сфотографирует? Или в школе будут журналисты? Подумай, как это отразится на ней.

От возникшей мысли на ее лице появилась улыбка. Он шутил. Конечно же, он шутил.

– Эмили, – Дин явно не шутил, – ты не можешь…

Как мим, он обрисовал руками ауру вокруг ее тела. Обнаженные плечи, слишком большая грудь, слишком широкие бедра, готовые разойтись на талии швы бирюзового платья, которое плохо скрывало выпуклый живот.

Вот почему бабушка вязала крошечный свитер. Вот почему отец не выпускал ее из дома последние четыре месяца. Вот почему директор вышвырнул ее из школы. Вот почему с ней разорвали всякие связи Клэй, Нардо, Рики и Блейк.

Она была беременна.

Наконец Дин снова нашел слова.

– Что скажет твоя мать?

Эмили колебалась, пытаясь справиться с бременем позора, которым ее только что покрыли, – того же позора, с которым она жила с тех пор, как впервые прошел слух, что она больше не хорошая девочка с многообещающим будущим, а плохая девочка, которая дорого заплатит за свои грехи.

Она спросила:

– С каких это пор вы так волнуетесь о моей матери? Она ведь всего лишь винтик в порочной системе?