– Нравится, – кивнула она, – когда всю свою жизнь от твоих глаз передергивает даже твоих подельщиков, поневоле начинаешь получать удовольствие от искривленных ужасом физиономий. – Разбойница сделала шумный глоток. – Будешь? Брезгуешь? Конечно, что я, гроза полей и огородов, пугало оплеванное, и что ты – воровка с большим именем. Сорвавшаяся воровка, провалившаяся по всем статьям. Когда твой портрет приколотили рядом с моим, мы стали одинаковыми… А ведь я когда-то училась в институте благородных девиц, даже говорила на двух языках.

– Типичная история, – фыркнула я.

Людмила окинула меня холодным взглядом, очевидно рассчитывая на привычный страх, но встретила на моем лице лишь циничную ухмылку.

– За браслет я отпущу двоих. Тебя и… Второго выбери сама, – предложила она широким жестом.

– Что будет с остальными?

– Ну что с ними может быть у лесной братии? – шмыгнула она носом. – Королику еще личико подпортим, а потом продадим обратно Окии за большую денежку. Девчонку отдам своим ребяткам, пусть потешатся, по бабам совсем иссохлись. Бабку? С бабкой не знаю, что делать. Бабку прикончу. Не из злости, а для острастки деревенских. Ты ж понимаешь, мне самой наплевать, просто нужно марку держать.

Я молчала, потом неохотно спросила, признавая, что она прочитала мои мысли, как раскрытую книгу:

– Какие у меня гарантии?

– Что останешься живой?

– Что ОН останется живым.

– Никаких. Только мое честное слово. Ведь ты доверишься моему слову?

– Нет.

– Я бы тоже не доверилась, но выбора у тебя нет, – хохотнула она довольно, а потом, резко посерьезнев, четко произнесла: – Как же я ненавижу тебя.

– Прости? – поперхнулась я.

– Я так сильно тебя ненавижу за то, что ты такая. Что смогла обмануть даже смерть! Что выбралась из этого проклятого замка живая и здоровая! Что Дед всегда, каждый чертов вечер, в своей чертовой лавке, перед своим чадящим проклятым камином рассказывал о тебе! Ненавижу! Наверное, больше, чем тебя, ненавижу только Савкова! Сколько ж он, василиск поганый, крови у меня попил за последний год!

– Так почему не убьешь колдуна? – непроизвольно вырывалось у меня после неожиданной исповеди.

– Потому что он ненавидит тебя, а ты – его! Полна и совершенна ваша ненависть. Разве я могу убить человека, который не дает тебе свободно вздохнуть?! Разве я могу уничтожить то, что сжирает тебя изнутри? Из-за кого ты гниешь, как и я!

Я молча стянула сапог. На тонкой щиколотке болтался браслет, царапая застежкой кожу. Даже в серый дождливый полумрак он притягивал взгляд и заставлял затаить дыхание от восхищения. Наверное, слишком небрежно, словно дешевку, я бросила бесценную Королевскую Невинность на стол меж грязных тарелок в подсыхающую винную лужу.

Будь проклята, Людмила! Будь проклята! Ведь в моей душе нет ни капли ненависти! Она будто иссохла, оставив донышко разъеденным язвочками. Я слабая, ранимая теперь, и то, что сейчас сидит глубоко внутри меня, пытается заменить своей мощной жаркой массой мое последнее спасение – мое одиночество. Я в одном шаге от гибели. Я нависла над пропастью. Над страстью.

– На мне поводок, – холодно отозвалась я.

Людмила даже не пыталась сграбастать браслет, не выказывая к нему никакого интереса.

– Мне нужно, – продолжала я, – чтобы Савков и Давидыв сняли подвязки. Я не знаю, какая из них настоящая. Потом мы с колдуном уйдем.

– Согласна, – глумливо осклабилась женщина.

Разбойница стала неуклюже слезать со стула, но непослушные ноги подогнулись, и она рухнула грудью на стол, смахнув на пол бутыли да тарелки. Посуда со звоном разлетелась, превращаясь в черепки. Королевская Невинность, будто живая, скользнула из-под ее неверных пальцев и, упав с грязной столешницы, где выглядела так же неуместно, как бесценный бриллиант в компании пустых стекляшек, упала мне под ноги. Я быстро подняла его, сжав в кулаке, вспотевшем от напряжения.

Людмила, собравшись с силами, распрямилась. Ее хорошенько шатнуло к побеленному печному боку. Ударившись, женщина громко расхохоталась, пахнув перегаром и начисто позабыв о дорогой побрякушке, легко схороненной в моем кармане.

Дождь снова набрал силу. Из серых низких облаков хлестали длинные острые розги воды, колотили по двору. Они пузырились в лужах и стекали мутными потоками под коровник. Людмила едва держалась на ногах, я только-только успела подхватить ее, чтобы она не рухнула в грязную жижу. Девица громко расхохоталась, буквально повиснув на мне всем телом. Смеющаяся, по щиколотку голыми ногами в яростно бегущем ручье, облепленная длинными мокрыми волосами, она походила на сумасшедшую.

У ворот, потупив взоры, переминались с ноги на ногу мужички в непромокаемых плащах, горящие желанием рассказать нечто явно взволновавшее их.

– Госпожа… – решился один. И в ответ заработал тяжелый пронизывающий взгляд, от которого совсем стушевался.

– Чего надо? – грубо отрезала Людмила.

– Там… там пришли, – пролепетал взрослый бородатый мужчина, подобно несмышленому подмастерью.

– И чем ты их держишь? – тихо поинтересовалась я.

– Ав-ав-торитетом… – едва-едва выговорила разбойница.

– Госпожа, там люди к вам. С собаками.

– Ну раз с собаками, – протянула Людмила и обратилась ко мне, обнимая за плечи и обдав винным душком: – Ты подождешь освобождения минуточку? Впускайте!

Каково же было мое изумление, когда во двор, волнуясь и прижимая уши, сначала проникли два крупных серых волка. Мокрая шерсть их вздыбилась на холках, странные ясно-голубые глаза оглядывали окружающее с почти болезненной агрессией. А уж следом показались две высокие фигуры в белых балахонах, их огромные капюшоны, скрывающие лица, были низко опущены, только бороды торчали. Когда они откинули капюшоны, я признала братьев из последней спаленной деревни. Один из них впустил нас под крышу, а другой был колдуном, встретившимся нам по дороге, и магией от него несло за версту. С меня они не спускали глаз, звери, словно почувствовав настрой хозяев, басовито предупреждающе зарычали, оголяя клыки.

– Мы пришли за сестрой своей, – вымолвил первый «брат».

– Это за какой же? – хмыкнула Людмила и по-свойски навалилась на меня, заставляя уже поддерживать ее за талию.

– Они забрали с собой девицу Алевтину, – ткнул второй в меня пальцем.

– Ба, Наталья, – расплылась в хмельной улыбке разбойница, – ты еще и наложницами приторговываешь? Намотаю на ус.

– Девица душевно больна, – продолжал между тем «брат», не обращая внимания на ехидные замечания. – Мы обнесли скит высоким частоколом. Натренировали волков. Держали девицу в страхе, лишь бы она не сбежала.

– К чему такие предосторожности? – нетерпеливо перебила их Людмила и вдруг широко зевнула.

Удерживать ее становилось почти невозможно, словно ее тело каждую секунду наливалось порцией свинца.

– Девица убила голыми руками пять человек в деревне Солнечный Приют. Она способна вырвать сердце.

– Она не выглядит сумасшедшей, – попыталась опровергнуть я их слова.

– Ясноокость тоже не сразу разглядишь, – отозвался глубокомысленно колдун.

От пришедшей в голову мысли в животе неприятно кольнуло.

– Дарья! – едва слышно выдавила я из себя, а в следующее мгновение заорала что было мочи: – Где Дарья?!

– Где Дарья?! – крикнула мнущимся мужикам-разбойникам Людмила. – Какая Дарья? – икнула она недоуменно.

– Дык закрыли ж, как и было велено. Мужиков в один погреб, баб в другой…

– Вашу мать! – вскрикнула я и, оттолкнув изумленную женщину, бросилась к рапортовавшему разбойнику, растолкав «братьев».

– Эй, ты куда?! – слабо вскрикнула Людмила из лужи, куда завалилась, не удержавшись на нетвердых ногах, но остановить меня даже не попыталась.

– Где погреб?! – схватила я разбойника за грудки. – Где?

– Та-а-ам, – шумно сглотнул он, до слез испугавшись страшного острого взгляда почти прозрачных глаз с черными точечками зрачков…

Когда открывали погреб с пленницами, мое воображение рисовало самые страшные картины. Будто бы земляные стены залиты кровью, а посреди крохотного темного пространства стоит Алевтина с разметавшимися по спине волосами, сама перепачканная бурым, с животной улыбкой на жаждущих устах и огненным пожаром в глазах. Я приготовилась к убийству, но не к заботе, которую обнаружила на самом дне холодного влажного подземелья. Когда деревянную заслонку, надежно заколоченную с пьяных глаз ночью, смогли все же вскрыть, то в мглистое нутро вплеснулся серый дневной свет и озарил две от холода льнувшие друг к дружке фигурки женщин. Дарья прижимала к своей груди Алевтину и не переставая гладила ее по растрепанным волосам, будто успокаивая. Кухарка подняла голову при нашем появлении и сморщилась от рези в глазах. На бледном остроносеньком лице Али застыло выражение всепоглощающего умиротворения. Она закрыла глаза, а на ее устах играла чуть заметная улыбка. Только через секунду мы поняли, как зыбко было внешнее спокойствие сумасшедшей.