<p>
Возможно, все так бы и продолжалось, если бы внезапно не рухнула Берлинская стена. И тогда ничего не осталось прежним. Вместе с остальным населением Западной Германии, с которым у них было так мало общего, автономы протирали глаза, не понимая, чему именно они стали свидетелями. В конце концов, пришло время задать главный вопрос: «Что теперь?». Было ясно, что вставать на защиту исчезающих национальных государств не очень-то автономно. Но можно ли было сделать что-то еще?</p>
<p>
Ввиду очевидной важности событий была спешно организована демонстрация на Курфюрстендамм. Всего через несколько дней после разрушения стены десятки тысяч восточных немцев, восхищавшихся блестящим потребительским китчем Курфюрстендама, были таким образом угощены демонстрацией западноберлинских автономов, которые достаточно дружелюбно приветствовали их такими лозунгами, как:</p>
<p>
«Денег мало, берите банки!».</p>
<p>
(ссылка на «приветственные деньги», которые получали все восточные немцы при первом посещении Западного Берлина или Западной Германии).</p>
<p>
«Нет Коля, нет Кренца, нет Отечества!».</p>
<p>
(Гельмут Коль был канцлером Западной Германии, Эгон Кренц — председателем Государственного совета Восточной Германии).</p>
<p>
«На Западе они умнее: их стена — деньги!».</p>
<p>
Полдесятилетия спустя, по крайней мере, последний лозунг, сымпровизированный во время демонстрации, не потерял своей актуальности.</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
Инге Фитт</p>
<p>
Никогда больше нам не быть такими храбрыми </p>
<p>
</p>
<p>
Перевод с немецкого</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
Пролог
<p>
</p>
<p>
В зале царила суматоха, и я слышал, как люди снова и снова кричали: «13 лет — это слишком много! Свободу всем политическим заключенным! Свободу Инге!» Конечно, это слишком много, но в тот момент я не мог это измерить. Жизнь плюс восемь лет стояли передо мной до этого приговора, и поэтому облегчение погасило мое затаенное дыхание. Пожизненное заключение плюс восемь лет требовало федеральное обвинение, так что 13 лет — это тяжелый, ужасный приговор, но все же приговор. Худшее уступило место худшему. Приговор к сроку всегда включает в себя вероятность приговора на две трети.</p>
