Я пошла посмотреть. Чиф сидел у двери Натальиной комнаты и преданно смотрел на меня. Нетрудно было представить, что будет, если Наталья его здесь застукает. Я поманила пса за собой, но он и не думал двигаться с места и снова начал посвистывать.

— Пойдем, глупый, а то тебе сейчас нос отполируют, будешь знать, как по коридорам шляться.

Никакого эффекта. К свисту прибавилось недовольное ворчание, но с места пес не сдвинулся.

— Ну и черт с тобой, сиди, если приспичило. — разозлилась я и вернулась к телевизору.

Как раз начинался фильм, который я очень люблю — «Сердца четырех». Конечно, я видела его уже много раз, но игра актеров, в особенности молодой Целиковской, большеглазой и обаятельной, неизменно доставляла мне удовольствие. А то, что большую часть фильма действие происходило на даче, мне особенно нравилось. Увлекшись фильмом я совершенно забыла про Чифа, тем более, что он не появлялся. Выключив телевизор, я снова услышала тихое поскуливание и удивилась. Да что ж его там так держит? Я подошла к псу и присела перед ним на корточки.

— И что ты тут сидишь, наказание мое? — заглянула я в собачьи глаза.

Чиф скосил взгляд на стену, а потом снова на меня.

— Ну конечно, обычная история — все понимаешь, но сказать не можешь.

Я встала, ухватила Чифа за толстый загривок и потянула, пытаясь сдвинуть его с места. Он недовольно заворчал, но во взгляде не было агрессии, а лишь безмолвная просьба. Я немного подумала и решила сходить за Николашей. Когда мы вдвоем появились в коридоре, Чиф с надеждой вильнул хвостом.

— Ну, Чиф, рассказывай, что сторожишь? — обратился к нему Николаша.

Пес стал взволнованно топтаться на месте, но, видя, что на нас это не производит должного впечатления, вдруг поднялся на задние лапы и толкнул передними запертую дверь в Натальину комнату.

— Ты что делаешь? — зашипел Николаша, пытаясь оттащить собаку.

— Подожди. — остановила его я. — Чиф терпеть не может Наталью, поэтому без веской причины не стал бы себя так вести.

— Но не можем же мы врываться… — растерялся мой приятель.

— Постучи, а потом войдем. — предложила я.

— Вообще-то Наталья в это время никогда не разрешает себя беспокоить, как, впрочем, и Анна. — Николаша посмотрел на меня со значением.

— Не думаю, что Чифа привлекли лесбийские игрища. — возразила я.

Николаша тяжко вздохнул и осторожно постучал в приоткрытую дверь. Мы подождали, но никто не отозвался. Николаша постучал еще раз, уже гораздо громче, но результат был тот же. Зато неожиданно открылась дверь соседней комнаты и оттуда выглянула недовольная Анна. Надо было видеть, какое надменное изумление отразилось на ее лице, когда она поняла, кто нарушил ее покой. Честное слово, еще неделя в обществе этих дамочек, и я поверю, что родилась ничтожеством.

— Вы что, рехнулись?! Кто позволил?! — не стала церемониться Анна.

Николаша заметно сдрейфил, но меня было не так просто взять на голос. Я показала на дверь Натальиной комнаты.

— Уже два часа собака не отходит от этой двери. Что-то тут не так, потому что раньше никакой любви к Наталье за псом не замечалось. — мстительно сказала я.

Анна мрачно посмотрела на меня и подошла. Чиф недовольно заворчал.

— Пшел отсюда! — шикнула на него дамочка.

Чиф тут же показал ей правый клык, и она благоразумно решила не связываться.

— Наташа, открой, это я — Анна. — громко сказала она, стуча при этом в дверь.

Мы все напряженно прислушивались, но из-за двери не доносилось ни звука. Анна еще несколько раз постучала, потом неожиданно развернулась и ушла в свою комнату, не удостоив нас взглядом. Мы ошарашенно переглянулись, но не успели облечь в слова свое недоумение, как Анна появилась вновь, держа в руке ключ. Этим ключом она свободно открыла дверь и прошла в комнату. Николаша замялся, а вот меня сейчас могла остановить разве что группа вооруженных чеченских боевиков, и то, смотря чем вооруженных.

Николаша, сколько я его знала, совершенно не годился в лидеры, но всегда был отличным вторым номером, что и доказал, отстав от меня лишь на пару шагов. Так получилось, что захлебывающийся крик Анны, и то, что ее так напугало, предстало нашему вниманию одновременно.

— На кровати, прямо поверх аккуратно застеленного сиреневого покрывала, лежала Наталья. Она была абсолютно спокойна, я бы даже сказала, мертвенно спокойна. Ее голова, повязанная красивой сиреневой шалью, почему-то на старушечий манер (все волосы были прибраны под спущенную на лоб ткань, концы ее туго перекрещены под подбородком, а края расправлены по плечам ровными складками), покоилась на сиреневой подушечке с милыми кружевными оборками. Домашний, опять же сиреневый, халат Натальи доходил ей почти до щиколоток и открывал мягкие сиреневые тапочки с пушистыми шариками на подъеме. Руки были сложены на груди. Создавалось впечатление, что кого-то очень заботила мысль, чтобы поза Натальи точно соответствовала положению покойника в гробу. Глаза ее были плотно закрыты и не хватало только свечи в застывших руках. Но, следуя общему антуражу, здесь сгодилась бы и ветка сирени, только, увы, не сезон.

Теперь сиреневый цвет навсегда будет у меня ассоциироваться со смертью. Я вспомнила, как мама в детстве рассказала мне одну историю. У ее приятельницы погиб муж — это была страшная трагедия для семьи. Он крутил на турнике «солнце» и сорвался вниз головой, сломав себе шею. Мгновенная смерть. Когда его хоронили, жена, на глазах у всех, подошла к гробу и отстригла у покойного прядь волос, спрятав ее в коробочку из-под духов «Серебристый ландыш», очень популярных в то время. С тех пор запах этих духов стойко ассоциировался у мамы с похоронами. Вот и для меня теперь сиреневый цвет — цвет смерти.

Черты лица Натальи уже заострились, а вокруг губ залегла синева, странно гармонируя с общей цветовой гаммой. Из состояния ошалелого созерцания нас вывел нечеловеческий вой — это Анна, наконец, дала волю своему горю. Из коридора немедленно послышался такой-же вой, только более протяжней. Чиф, недавно так рвавшийся в запертую дверь, не решился войти в комнату и теперь оповещал дом о случившейся трагедии.

— Беги за Клавдией Васильевной. — сказала я Николаше и добавила. — Илью оставь с Ольгой, нечего им тут делать.

Анна же, оглушенная случившимся, уже не выла, а ползала возле кровати и причитала, невнятно бормоча какие-то ласковые слова, из которых я смогла разобрать: «На кого ты меня покинула?» и «Милая моя Наташенька!». Ей Богу, я бы искренне посочувствовала горю сестры, если бы перед глазами не стояла давешняя любовная сцена. В этом ракурсе причитания Анны приобретали двойной смысл и сострадания не вызывали. У меня, по крайней мере. Испугавшись, что в порыве горя Анна начнет карабкаться на кровать, я приподняла ее и посадила в кресло. Она обмякла в нем, даже не пытаясь сопротивляться. Тогда я налила в стакан воды и сунула ей в руки. Анна стала лихорадочно пить воду, проливая ее на свой халат, а я подошла к тумбочке возле кровати, потому что меня кое-что заинтересовало. Это был лист почтовой бумаги, согнутый пополам, внутренняя сторона вся исписана. Я отогнула верхнюю половину и прочла первую строку: «Не судите меня строго, я не могла поступить иначе».

Боже мой, так это самоубийство — успела подумать я и тут же услышала за спиной окрик.

— Что ты там делаешь?! — голос Анны дрожал и прерывался, но в нем явственно сквозила лютая ненависть.

Скорее всего в этот момент она ненавидела весь мир в целом, потому что вряд ли моя скромная персона могла вызвать такую бурную эмоцию.

Прежде чем повернуться, я совершенно сознательно спрятала листок под кофту, а потом спокойно ответила.

— Ищу салфетку, у вас все лицо мокрое.

— Принеси полотенце из ванной и сходи за Клавой. — приказала Анна, начиная понемногу приходить в себя.

— За ней уже пошли. — сказала я, подавая полотенце.

Именно в этот момент в комнате появился Николаша и растерянно развел руками.

— Клавдии Васильевны нигде нет, я весь дом обыскал.