Отправился он к Бен-Эдарю. Вошел в коракл, оттолкнулся от берега на глубину и позволил лодочке плыть по ветрам, как волны ее понесут.

Так странствовал он среди маленьких островов в море, пока не растерял всякое понимание курса и не унесло его далеко в океан. Вели его звезды и великие светила.

Он видел черных тюленей — те смотрели на него, ревели и, танцуя, ныряли, изгибаясь как лук и мча как стрела. Громадные киты возносились из зеленой бездны, вздымая из носа морскую волну до неба и плюхая, словно гром, широченным хвостом по воде. Фыркали мимо ватаги и кланы морских свиней. Мелкая рыбка скользила, блестела, и всякие замысловатые твари глубин возникали у прыгучей лодочки Конна, вертелись и неслись дальше.

Дикие штормы выли над ним, и лодка мучительно лезла к небу на волнах высотой в милю, держалась один жуткий миг наверху и летела по стеклянистому боку волны, словно яростный камень из пращи.

Или, вновь пойманная на гребешке разбитого моря, содрогалась и пятилась лодка, а над головой короля было лишь низкое грустное небо, вокруг — плеск и бой серых волн, вечно разных и всегда неразличимых между собою.

После долгого созерцания голодной пустоты воздуха и воды Конн глазел на натянутую шкуру лодчонки как на странное нечто или же изучал свои руки, узоры на коже и жесткие черные волосы, что росли между костяшками и торчали вокруг кольца, — и во всем этом Конн находил новизну и диковину.

А потом, когда бурные дни миновали, низкие серые тучи дрогнули и треснули в тысяче мест, и мрачные островки их умчались к краю небес, будто перепугались шири, а когда их не стало, Конн воззрился в простор за простором голубой бесконечности, в глубины, где взгляд его застревал и не мог их пронзить, и откуда взор не отозвать. Солнце пылало оттуда и наполняло воздух искрами, а море — тысячей огоньков, и, глядя на них, он вспомнил о Таре: о колоннах из белой и желтой бронзы, что лучились на солнце, и о красных, белых и желтых раскрашенных кровлях, сиявших, ошеломлявших взор.

Так плавая, потеряв счет дням и ночам, ветрам и покою, прибыл он наконец на неведомый остров.

Сидел Конн к нему спиной и задолго до того, как увидел, — учуял его и задумался, ибо сидел он, оцепенев, размышляя над переменами, какие пришли в его вроде бы неизменный мир, и долго не мог сказать, что же это за разница в исхлестанном солью ветре или же отчего он так взбудоражился. Ибо внезапно Конн взбудоражился, и сердце его подпрыгнуло в неукротимом предвосхищении.

— Это октябрьский дух, — сказал он. — Пахнет яблоками.

Повернулся тут он и увидел остров, душистый от яблонь, сладкий от винных колодцев, и, прислушиваясь к берегам, Конн — хоть и притупился его слух от беспрестанного трепета моря — различил песню и наполнился ею: остров был, оказалось, гнездилищем птиц, и пели те радостно, сладко, победно.

Конн причалил к милому острову и двинулся по нему, под шнырявшими птицами, под яблоневыми ветвями, вдоль ароматных озер, где рос священный орешник, с которого падали и плыли в воде орехи знания; и благословлял он богов своего народа за землю, что не содрогалась, и за глубокие корни деревьев, что не болтались и не прогибались.

Глава шестая

Преодолев некоторый путь с подобной приятностью, увидел король величественный дом, дремавший на солнце.

Кровля его была обложена крыльями птиц — синими, желтыми и белыми крыльями, а посередине стены была дверь из хрусталя, меж опор из бронзы.

В том доме жила королева острова — Ригру (Большеглазая)⁷⁵, дочь Лодана, жена Даре Дегамры. Она восседала на хрустальном троне, а подле нее — сын Сегда, и они любезно встретили Верховного короля.

Во дворце не было слуг — не было и нужды в них. Верховный король обнаружил, что руки у него помылись сами собою, а позже увидел, что перед ним возникла еда — и появилась она без чужой помощи. На плечи ему бережно лег плащ, и король был ему рад, ибо старый его пришел в негодность от солнца, ветра и воды и стал недостоин взоров благородной женщины.

Короля пригласили к трапезе.

Он заметил, впрочем, что еду подали ему одному, и это Конну не понравилось, ибо есть в одиночку противно гостеприимству короля — и противно уговору с богами.

— Вольно ж вам, хозяева, — упрекнул он их, — но у меня гейс (запрет)⁷⁶ трапезничать в одиночку.

— А мы никогда не едим вместе, — отозвалась королева.

— Не могу я нарушать гейс, — сказал Верховный король.

— Я поем с тобой, — сказал Сегда (Учтивая Речь)⁷⁷, — и так ты, пока в гостях у нас, не нарушишь обетов.

— Конечно, — сказал Конн, — это будет очень удовлетворительно, ибо хватает мне бед, с какими приходится справляться, и я не желаю добавлять к ним обиду богов.

— В чем твои беды? — спросила благородная королева.

— Целый год, — ответил король, — не было в Ирландии ни зерна, ни молока. Земля Ирландии иссушена, деревья вянут, птицы не поют, пчелы не творят мед.

— И впрямь беда, — согласилась королева. — Но, — продолжила она, — с какой целью прибыл ты к нам на остров?

— Я прибыл просить у тебя одолжить мне сына.

— Одолжить сына!

— Мне доложили, — пояснил Конн, — что если сына непорочной пары привести в Тару и выкупать в водах Ирландии, земля освободится от напастей.

Даре, король острова, до той поры не заговаривал, но теперь молвил — с изумлением и пылом.

— Не одолжим мы своего сына никому — даже ради власти над целым светом, — сказал он.

Но Сегда, видя, что настроение у гостя испортилось, вмешался:

— Не по-доброму это — отказывать в чем бы то ни было Ард Ри Ирландии, я поеду с ним.

— Не уезжай, трепет сердца, — возразил его отец.

— Не уезжай, сокровище мое, — взмолилась мать.

— Я обязан, — ответил юноша, — ибо ради блага я нужен, и никто не должен от такого отмахиваться.

— Что ж, отправляйся, — сказал отец, — но я помещу тебя под защиту Верховного короля и королей четырех пятин Ирландии, а также под защиту Арта, сына Конна, и Фюна, сына Кула, и под защиту чародеев и поэтов и всех людей искусства в Ирландии. — Засим связал Ард Ри клятвой во всех тех защитах и оберегах.

— Я отвечаю за эти защиты, — сказал Конн.

Отправился прочь с острова с Сегдой, и через три дня достигли они Ирландии — и со временем прибыли в Тару.

Глава седьмая

Добравшись ко дворцу, Конн призвал чародеев и поэтов на совет и сообщил им, что обнаружил искомого юношу — сына девственницы. Ученые люди посовещались и постановили, что юношу надо убить, его кровь смешать с землей Тары и разбросать ее под деревьями.

Сегда, услышав об этом, изумился и вознегодовал, а затем, поняв, что остался один и без возможной подмоги, опечалился и убоялся за свою жизнь. Но помня, под какую защиту его поместили, перечислил всех в том собрании и обратился к Верховному королю за бережением, какое тот обещал.

Конн очень встревожился, но, связанный долгом, поместил юношу под всевозможные защиты, в каких поклялся, и, с отвагой человека, которому больше нечего ни обретать, ни терять, защитил Сегду и именем народа Ирландии.

Но народ Ирландии отказался принять на себя этот долг: люди сказали, что, хоть Ард Ри и действует в отношении юноши справедливо, в отношении Ирландии действует он не по правде.

— Желаем мы убить этого королевича не ради потехи, — возразили они, — но ради сохранности Ирландии он должен быть убит.

Разделился народ на разгневанные сонмы. Арт и Фюн, сын Кула, а также королевичи всей земли возмутились от мысли, что помещенный под их защиту окажется уязвлен чьей бы то ни было рукой. Но народ Ирландии и чародеи постановили, что король странствовал к Дивным с особой целью и что его поступки вне этой цели или же противные ей незаконны и никого к послушанию не обязывают.