— Боролась она за жизнь? — спросил Фюн.

— Боролась, но не это имею я в виду.

— Ты тоже съешь Лосося Знания, — заверил его Фюн.

— Ты его съел, — воскликнул блаженный поэт, — и раз ты подобное мне обещаешь, оно оттого, что ты ведаешь.

— Я обещаю и ведаю, — сказал Фюн, — ты еще съешь Лосося Знания.

Глава одиннадцатая

Все, что мог, он от Финегаса перенял. Его обучение завершилось, пришло время испытать его и попробовать все остальное, что было у Фюна в уме и теле. Простился он с милым поэтом и отправился в Тару Королей.

Стояла пора Саваня²⁶, и в Таре шло празднество, где собирались со всей Ирландии те, кто был мудр, или умел, или благородных кровей.

Вот какова была Тара, когда была она. Возвышался в ней укрепленный чертог Верховного короля, снаружи — еще одно укрепление, в стенах которого четыре дворца поменьше, по одному на каждого из четырех королей окраин²⁷; снаружи — великий зал пиров, а вокруг всего священного холма в исполинской его шири возносились внешние бастионы Тары. Отсюда, из сердца Ирландии, шли четыре дороги — на север, юг, восток и запад, а вдоль тех дорог, сверху донизу и по обе стороны Ирландии, перед Саванем неделю за неделей двигался бесконечный поток путников.

Вот веселая ватага пронесла великие сокровища — украшать шатер владыки Мунстера. Вот, по другой дороге, едет чан из мореного тиса, громадный, как дом на колесах, влечет его сотня прилежных волов, а в чане — эль, каким утолят жажду королевичи Коннахта. На третьей дороге — ученые мужи Лейнстера, у каждого замысел в голове, из-за которого расстроится длав²⁸ с Севера, а у южного отвиснет челюсть и станет ему неловко, и шагают они торжественно, каждый — при лошади, что нагружена с горкой и вширь отчищенными от коры ивовыми или дубовыми щепами, изрезанными сверху донизу огамическими письменами; первые строки стихов (ибо записывать больше первой строки было преступлением перед мудростью), имена и даты владык, порядок законов Тары и подчиненных краев, имена мест и их значения²⁹. На буром жеребце, что бредет себе мирно, быть может, едут битвы богов — за две или десять тысяч лет; эта кобыла с изящной поступью и злыми глазами, может, гнется под грузом од, записанных на дубе, в честь семьи ее обладателя, да под тюками баек чудных, добавленных на всякий случай; а может, тот пегий конек сдает задом в канаву всю историю Ирландии.

В таких странствиях все говорили со всеми, ибо все были друзья, и всяк считал оружие в чужой руке лишь подспорьем, чтоб тыкать неспешную корову или умиротворять громким шлепком гордокопытного жеребенка.

В это бурление и толчею веселого человеколюбия и проскользнул Фюн, и будь у него настроение драчливо, как у раненого кабана, все равно не нашел бы он тут, с кем повздорить, и будь у него взгляд пронзителен, как у ревнивого мужа, не встретил бы он взгляда, в котором расчет, угроза или страх: Покой Ирландии торжествовал, и на шесть недель человек человеку сосед, а народ — гость Верховного короля. Фюн пошел следом за знаменитыми.

Его прибытие совпало с первым днем празднеств и великого пира-приветствия. Фюн небось изумлялся, глядя на яркий город, на колонны сияющей бронзы и на кровли, выкрашенные во все цвета, — каждый дом казался укрытым простертыми крыльями исполинской роскошной птицы. Наверняка поразили его и сами дворцы, пышные от красного дуба, отполированные внутри и снаружи заботой и жизнью тысячи лет, вырезанные терпеливой сноровкой бесчисленных поколений самых великих творцов самой творящей страны в западном свете. Должно быть, город казался оплотом грез, таким, что хватает за сердце, когда, заходя с великой равнины, Фюн увидел Тару Королей, что стояла на холме, словно в ладони, и собирала все золото солнца, чтобы отдать его в яркости столь же пышной и нежной, как эта вселенская щедрость.

В великом зале торжеств все было готово к пиру. Благородные люди Ирландии со своими неотразимыми спутницами и лучшие из ученых и искусников расселись по местам. Сам Ард Ри, Конн Ста Битв³⁰, воздвигся на возвышении, что царило над всем обширным залом. По правую руку воссел его сын Арт, кто станет таким же знаменитым, как и отец его³¹, а по левую руку устроился на почетном месте Голл Мор мак Морна, вождь фениев Ирландии. Со своего возвышения Верховный король видел каждого человека, знаменитого по всякой причине. Он знал всех, кто собрался здесь, ибо слава любого увековечивается в Таре, а за креслом короля стоял глашатай и говорил королю о любом, кого король мог не знать или забыть.

Конн подал знак, и гости уселись.

Приближалось время слугам встать за спины хозяев и повелительниц. Но на миг великий зал замер, и двери закрыли — в почтении, прежде чем войдут слуги.

Оглядывая гостей, Конн заметил юнца, что продолжал стоять.

— Вон благородный, — пробормотал король, — кому не досталось места.

Нет сомнений: тут управитель пира зарделся.

— И я, — продолжал король, — похоже, не знаю этого юношу.

Не знал его и глашатай, равно как и бессчастный управитель, — да и никто не знал: все взгляды обратились туда же, куда королевский.

— Подайте мне рог, — велел милостивый повелитель.

Царственный рог вложили ему в ладонь.

— Благородный юнец, — воззвал он к страннику, — желаю я пить за твое здоровье и приветствовать тебя в Таре.

Юноша подался вперед, плечами шире любого великого мужа в собрании, выше и лучше сложенный, светлые кудри плеснули у безбородого лика. Король вложил рог ему в руку.

— Скажи мне имя твое, — велел он негромко.

— Я Фюн, сын Кула, сына Башкне, — молвил юнец.

И вслед словно краткая молния промчалась по залу, и каждый содрогнулся, и сын великого убиенного вожака глянул за плечо королю, в сверкнувшие очи Голла. Но ни слова, ни одного движения — кроме слов и движений самого Ард Ри.

— Ты сын друга, — сказал великодушный властитель. — И место друга тебе полагается.

И усадил он Фюна по правую руку от своего сына Арта.

Глава двенадцатая

Следует знать, что в ночь на праздник Саваня врата, отделяющие этот мир от иного, отворяются, и обитатели обоих миров способны покинуть свое пространство и явиться в соседний мир.

Жил в ту пору внук Дагды Мора³², Владыки Иномирья, и звали его Аллен мак Мидна, из сида Финнахи³³, и Аллен этот пылал неутолимой враждой к Таре и Ард Ри.

Верховный король Ирландии был не только ее властителем, но и вождем людей, обученных чародейству, и, возможно, однажды Конн сыскал приключений в Тир на Ног³⁴, Земле Юных, и содеял какой-то поступок — или проступок по отношению к Аллену или его семье. По правде говоря, совершил он, скорее всего, что-то бесславное, ибо от ярости возмездия ежегодно приходил в дозволенное время Аллен разорять Тару.

Девять раз являлся он творить возмездие, но не стоит думать, что способен он был уничтожить священный город: Ард Ри и чародеи умели этому помешать, но ущерб Аллен нанести мог столь значительный, что Конн прилагал особые чрезвычайные усилия против Аллена — в том числе и на всякий случай.

А потому, когда пришел праздник и началось пиршество, Конн Ста Битв поднялся с трона и обозрел собравшихся.

Цепь Молчания сотряс служитель, долг и честь которого — Серебряная Цепь, и от ее нежного звона зал умолк, и все затаились в ожидании того, что предложит в речи своей Верховный король.

— Друзья и победители, — молвил Конн, — Аллен, сын Мидны, восстанет нынче из Слив-Фуа с потусторонним ужасным огнем против нашего города. Есть ли средь вас тот, кто любит Тару и короля, кто возьмется защищать нас от этого созданья?

Говорил в тишине, а когда досказал — вслушался в то же молчание, однако теперь сделалось оно глубоким, зловещим, мучительным. Всякий муж смотрел неловко на соседа и переводил взгляд на винный кубок у себя в руке или на свои пальцы. Сердца юных разгорячились на доблестный миг — и остыли в следующий: все они слышали об Аллене с севера, из сида Финнахи. Благородные попроще поглядывали из-подо лбов на вожаков познатнее, а те тайком посматривали на величайших. Арт Ог мак Морна Тяжкие Удары принялся обкусывать заусенцы, Конан Сквернослов и Гарра мак Морна раздраженно бурчали друг на друга и на соседей, даже Кэльте, сын Ронана, уставился себе в колени, а Голл Мор потягивал вино без всякого блеска в очах. Жуткое смущение царило в великом зале, Верховный король стоял в этой трепетавшей тишине, и благородное лицо его, что поначалу было добрым, сделалось хмурым, а затем и ужасно суровым. В следующий миг, к бессмертному сраму каждого присутствовавшего, королю пришлось бы принять собственный вызов и объявить себя в тот вечер заступником Тары, но срам, что был на лицах его народа, остался бы в сердце их короля. Веселый ум Голла помог бы ему забыть, но даже его сердце страдало бы от воспоминания, с каким не посмел бы он уживаться. В тот ужасающий миг встал Фюн.