– Мне четырнадцать, сударь.
Жакоме прекращает писать и смотрит на девочку:
– Не может быть! Я думаю, ты себе прибавила…
– Нет, не прибавила, мне уже пошел пятнадцатый.
– И ты все еще не разделалась со школой, – вздыхает комиссар. – Да, родителям с тобой нелегко. Тебе бы лучше подумать о том, чтобы поскорее начать им помогать. Что ты делаешь дома?
– О, ничего особенного. Мою посуду, чищу картошку, часто приходится присматривать за братишками…
Жакоме отодвигает кресло от стола и садится так, чтобы смотреть Бернадетте прямо в лицо.
– А теперь, дитя мое, расскажи мне подробно о том, что с тобой было в гроте Массабьель…
Бернадетта стоит, скрестив руки на животе, как стоят простые женщины во всем мире, когда рассказывают у городских ворот какую-нибудь захватывающую новость. Чуть склонив голову набок, она неотрывно смотрит на белый лист бумаги, который комиссар по мере ее рассказа быстро заполняет буковками. Удивительно, каким гладким, почти механическим сделался ее рассказ от неоднократных повторений.
– История действительно невероятная, – одобрительно кивает Жакоме, когда Бернадетта умолкает. – А эту даму ты знаешь?
Бернадетта удивленно смотрит на комиссара:
– Да нет же, конечно, не знаю.
– Странная дама, не так ли? Такая элегантная и бродит в таких местах, где Лерис пасет свиней… Сколько ей примерно лет?
– Лет шестнадцать или семнадцать.
– И ты говоришь, что она очень красива?
При этом вопросе девочка горячо прижимает ладонь к сердцу.
– О да, на свете нет никого красивее!
– Скажи, Бернадетта, ты ведь помнишь мадемуазель Лафит, ту, что две недели назад венчалась в церкви. Дама красивее, чем мадемуазель Лафит?
– Нельзя даже сравнивать, месье! – смеется Бернадетта, которую развеселило такое нелепое сравнение.
– Но ведь твоя дама неподвижна, как церковная статуя.
– Это неправда, – обиженно возражает Бернадетта. – Дама живая, она двигается, подходит ближе, говорит со мной, приветствует всех пришедших и даже смеется. Да, она даже смеется…
Жакоме, не отрывая глаз от бумаги, рисует на своем протоколе звезду. Затем, немного помедлив, слегка меняет тональность:
– Некоторые люди говорят, что дама доверила тебе какие-то важные секреты? Это правда?
Бернадетта долго не отвечает. Затем говорит очень тихо:
– Да, она мне кое-что сказала, что предназначено только мне и что я никому не должна рассказывать…
– Не должна рассказывать даже мне или господину прокурору?
– Даже вам и господину прокурору.
– А если у тебя потребуют ответа сестра Возу и аббат Помьян?
– Я все равно не смогу им сказать…
– А если тебе прикажет сам папа римский?
– И тогда не смогу. Но папа римский мне этого не прикажет…
Полицейский комиссар подмигивает Эстраду, который молча сидит в стороне, держа на коленях цилиндр, а в руке трость.
– Ну и упрямое создание, что вы скажете?.. А теперь, малышка, еще один вопрос. Что говорят обо всем этом твои родители? Они в это верят?
Бернадетта мучительно долго обдумывает этот ответ, дольше, чем все предыдущие.
– Я думаю, мои родители в это не верят, – признается она, немного колеблясь.
– Вот видишь, – улыбается Жакоме, все еще не отказываясь от отеческого тона. – А я должен верить тому, во что не верят даже твои родители. Если твоя дама – настоящая, ее должны видеть и все остальные. Так любой может прийти и сказать что угодно: например, что он ежедневно, как стемнеет, видит в своей комнате таинственного трубочиста и тот шепотом дает ему всякие указания, о которых он никому не должен говорить. На глупых людей это произведет то же впечатление… Разве я не прав, Бернадетта? Скажи сама…
Хитроумие комиссара погружает Бернадетту в молчаливую апатию. Комиссар же решает перейти в наступление, пустив в ход испытанный набор уловок и трюков, на которые попадаются обычно мелкие жулики.
– Теперь будь повнимательнее, Бернадетта! – предупреждает ее Жакоме. – Сейчас я зачитаю тебе твои показания, чтобы ты подтвердила, что все записано верно. Затем сразу же отошлю протокол господину префекту. Ты готова?
Бернадетта подходит еще ближе к столу, чтобы не упустить ни словечка. Комиссар начинает читать свои записи сухим, официальным тоном. Дело доходит до описания внешности дамы.
– «Бернадетта Субиру показывает, что на даме была голубая накидка и белый пояс…»
– Белая накидка и голубой пояс, – немедленно уточняет Бернадетта.
– Невозможно! – восклицает Жакоме. – Ты сама себе противоречишь. Признайся, что ты говорила о белом поясе.
– Вы, должно быть, неправильно записали, месье, – спокойно заявляет девочка.
Но у комиссара слишком большой опыт в расставлении подобных силков, чтобы так быстро сдаться. Он мчится дальше по камням и ухабам, чтение протокола все ускоряется. Подозреваемая вынуждена слушать с величайшим напряжением.
– «Бернадетта Субиру утверждает, что упомянутой даме около двадцати лет…»
– Я этого не утверждала! Даме не больше семнадцати.
– Не больше семнадцати? Откуда ты это знаешь? Кто тебе сказал?
– Кто мог мне это сказать? Ведь даму вижу я одна.
Жакоме бросает быстрый взгляд на Бернадетту. Затем, прочитав длинный пассаж совершенно точно, делает третью попытку сбить ее с толку:
– «Бернадетта Субиру утверждает, что дама выглядит точно так же, как статуя Пресвятой Девы в городской церкви».
Бернадетту охватывает такой гнев, что она даже топает ногой.
– Такого вздора я не говорила, месье! Это ложь. Дама совсем не похожа на Пресвятую Деву из церкви.
Тут уж Жакоме сердито вскакивает, чтобы перейти к допросу второй степени.
– Довольно! – ревет он. – Я сыт по горло! Не воображай, что можешь меня дурачить. Здесь, в ящике моего стола, лежит полная правда. Горе тебе, если ты будешь лгать! Только чистосердечное признание может тебя спасти. Назови имена всех людей, находящихся с тобой в сговоре. Я знаю их всех наизусть…
Бернадетта отступает от стола. Ее лицо становится белей бумаги. Никогда еще никто так на нее не кричал. В ее голосе звучит крайнее удивление, но он остается спокойным:
– Я не понимаю того, что вы мне сейчас сказали, месье…
Жакоме слегка умеряет наигранный гнев:
– Если ты не понимаешь, я тебе объясню. Некие люди, имена которых мне точно известны, подговорили тебя распространять эту отвратительную историю. С превеликим трудом они вдолбили ее в твою бедную голову, и ты повторяешь, как попугай, заученную басню. Думаешь, я не слышал собственными ушами, что это все заучено?..
Но Бернадетта уже вновь овладела собой.
– Месье, спросите Жанну Абади, подучил ли меня кто-нибудь, – просит она. – Жанна была со мной в тот, первый раз…
– Мне, в конце концов, безразлично, признаешься ты или отправишься в тюрьму, – говорит Жакоме, хватает девочку за руку и тащит ее к окну. – Ответь, что ты там видишь!
– Перед вашим домом стоит очень много людей, месье, – отвечает Бернадетта.
– И все эти люди ничуть тебе не помогут, моя милая. Ведь перед моим домом стоят еще и три жандарма. Ты их видишь? Это бригадир д’Англа и рядовые Белаш и Пеи. Они ждут только моего приказа, чтобы отвести тебя в тюрьму. Не будь сама себе врагом, Бернадетта! Сам прокурор, господин Дютур, приказал тебе больше не ходить к Массабьелю. Скажи мне сейчас перед этим свидетелем, господином Эстрадом, что не ослушаешься.
– Но я должна сдержать свое обещание даме, – еле слышно шепчет Бернадетта.
Тут в первый и единственный раз за время допроса вмешивается Эстрад.
– Господин комиссар желает тебе добра, милое дитя, – увещевает он. – Послушайся и дай обещание ему.
Бернадетта быстро окидывает незнакомца взглядом. Она сразу видит, что он не имеет полномочий вмешиваться в ее тяжкую борьбу. Поэтому она даже не удостаивает его ответом. Эстрад ощущает внезапный стыд, как будто его справедливо поставили на место.
– Позвать жандармов? – спрашивает Жакоме.
