Вернувшись, он предложил подняться немного повыше по горе – там открывался роскошный вид на далекие окрестности. Совет был принят, но в эту минуту они увидели, что к детям подошла молодая женщина, стала ласкать их и плакать над ними.
Заинтересовавшись ее горем, наши путешественники остановились и стали наблюдать. Крестьянка взяла младшего ребенка на руки, но, заметив, что на нее смотрят чужие люди, поспешно отерла слезы и ушла в хижину. Сент-Обер последовал за ней и, расспросив о причине ее отчаяния, узнал, что ее муж-пастух проводит здесь летние месяцы, чтобы пасти овец в горах, и вот прошлой ночью он лишился всего своего скромного достояния. Шайка цыган, давно уже наводившая страх на окрестности, угнала нескольких овец, принадлежавших его хозяину.
– Жак скопил немного денег, – рассказывала жена пастуха, – и на них купил собственных овец, – но теперь они должны перейти к его хозяину, взамен украденных. А хуже всего то, что хозяин, узнав о случившемся, перестанет доверять мужу охрану своих стад – он человек жестокосердый. И тогда куда мы денемся с нашими малютками?
Простодушное лицо женщины, ее искренность убедили Сент-Обера в правдивости рассказа. Валанкур с участием спросил ее о стоимости украденных овец. Ответ, по-видимому, смутил его. Сент-Обер сунул крестьянке немного денег, Эмилия тоже дала монету из своего скромного кошелька. После этого они направились к намеченному местечку на горе. Но Валанкур остался и продолжал говорить с женой пастуха, плакавшей от смущения и благодарности. Он спросил ее, сколько еще понадобится денег, чтобы пополнить сумму за пропавших овец. Оказалось, что нужна сумма немногим меньше той, какую он имел при себе. Валанкур был смущен и раздосадован.
«Эти деньги, – размышлял он про себя, – могут осчастливить бедную семью, в моей власти отдать их ей. Но что же тогда будет со мной? Как я доберусь до дома с той маленькой суммой, что останется у меня?»
С минуту он простоял в нерешимости. Тем временем подошел и сам пастух. Дети бросились к нему навстречу. Одного из них он схватил на руки, другой уцепился за его полы. Взглянув на его печальное, расстроенное лицо, Валанкур сразу решился: он отдал все свои деньги, за исключением нескольких червонцев, и поспешно убежал вдогонку за Сент-Обером и Эмилией, медленно подымавшимися по крутой тропинке. Редко случалось Валанкуру испытывать такую легкость на душе, как в эту минуту, сердце его так и прыгало от радости. Все окружающие предметы казались ему привлекательнее и красивее. Сент-Обер заметил необычайное оживление на его лице.
– Чему вы так радуетесь? – спросил он.
– О, какой чудный день! – отвечал Валанкур. – Как дивно светит солнце! Как прозрачен воздух! Какой волшебный вид!
– В самом деле, здесь восхитительно, – согласился Сент-Обер. Как человек опытный, он понимал причину радостного настроения Валанкура.
– Какая жалость, что люди богатые, которые в состоянии доставить себе такую светлую радость, проводят дни в холодном мраке эгоизма! Дай Бог, чтобы для вас, мой юный друг, солнце всегда сияло так же ярко, как в эту минуту! Дай Бог, чтобы ваши собственные поступки всегда были для вас солнцем благости и разума!
Валанкур, глубоко польщенный той похвалой, мог ответить только благодарной улыбкой.
Они продолжали пробираться по лесу между зеленеющими холмами, и, когда достигли тенистой вершины, намеченной Валанкуром, у всех единодушно вырвался крик восторга. Позади того места, где они стояли, утес высился отвесной стеной с нависшими наверху глыбами скал; их серые тона резко выделялись перед яркой зеленью растений и диких цветов, растущих в расселинах, и казались еще темнее от мрачных сосен и кедров на вершине. Склоны пониже были окаймлены бахромой альпийского кустарника, а еще ниже виднелись кудрявые макушки орешника, среди которых ютилась хижина пастуха, только что виденная ими, с голубоватым дымком, подымавшимся в воздух. Со всех сторон высились величественные вершины Пиренеев. Иные представлялись в виде огромных глыб мрамора, облик которых менялся ежеминутно от разнообразных эффектов освещения; другие, еще более высокие, имели снеговые вершины, между тем как склоны их были покрыты лесами сосен, лиственниц и дуба, спускавшимися до самой долины. То была одна из самых узких долин, ведущих из Пиренеев в Руссильон. Ее зеленеющие пастбища и возделанные поля представляли резкий контраст с окружающим романтическим величием. Сквозь ущелье в горах виднелись вдали равнины Руссильона, подернутые голубоватой дымкой и сливающиеся с водами Средиземного моря. У моря, на холме, отмечавшем побережье, стоял одинокий маяк, вокруг которого вились стаи морских чаек. Позади можно было порою различить парус, ярко-белый под лучами солнца, двигавшийся по направлению маяка; а иной раз виднелся парус столь отдаленный, что как бы намечал разделительную линию между небом и волнами.
По ту сторону долины, как раз напротив того места, где отдыхали наши путники, открывалось скалистое ущелье, ведущее в Гасконь. Здесь не заметно было следов культуры. Гранитные скалы, окаймлявшие долину, подымались отвесно от самого основания и простирали свои обнаженные шпили к облакам; они были лишены растительности и не оживлялись даже хижинами охотников. Местами одинокая гигантская лиственница бросала длинную тень над пропастью, там и сям на краю скалы виднелся надмогильный крест, как бы повествуя о судьбе того, кто отважился сюда забраться. Эти дикие места были известны как притон бандитов. Эмилия так и ждала, что вот-вот они выползут из какого-нибудь оврага, подстерегая свою добычу. Вскоре, однако, попался на пути предмет, еще более поразивший ее: виселица, воздвигнутая на скале у входа в ущелье, как раз над одним из крестов, замеченных ею раньше. То были иероглифы, по которым можно было прочесть простую, но ужасную повесть. Эмилия ни слова не сказала отцу, но этот случай омрачил ее настроение, и она с беспокойством спешила вперед, чтобы добраться до Руссильона ранее наступления ночи. Однако Сент-Оберу необходимо было подкрепиться пищей. Усевшись на сухой короткой травке, путники открыли корзину с провизией.
Отдых и чистый горный воздух оживили Сент-Обера, и Валанкур был так очарован всем окружающим и разговором со своими спутниками, что как будто забыл, что надо спешить дальше. Окончив свой скромный обед, они двинулись в путь. Сент-Обер очень обрадовался, когда отыскался экипаж. Он сел в него вместе с Эмилией, а Валанкур, желая ближе познакомиться с восхитительным краем, спустил с привязи своих собак и пошел бродить с ними окрест дороги. Экипаж ехал медленно, и Валанкуру не трудно было нагонять его. Каждый раз, как представлялась картина особенно великолепная, он спешил оповестить об этом Сент-Обера. Хотя тот был слишком утомлен, чтоб идти пешком, но приказывал экипажу подождать, пока Эмилия взбиралась на соседнюю скалу полюбоваться видом. Под вечер они спустились с Нижних Альп, ограничивающих Руссильон и образующих величественную ограду вокруг этого прелестного края, оставляя его открытым только на востоке, со стороны Средиземного моря. Здесь местность уже носила следы тщательной культуры: равнины пестрели яркими, веселыми красками под действием благодатного климата и трудолюбивого населения. Померанцевые и лимонные рощи распространяли благоухание, и спелые плоды их рдели между листвой, а по склонам раскинулись роскошные виноградники. За ними леса и пастбища, города и деревни тянулись по направлению к морю, на сверкающей поверхности которого белели далекие паруса, а над всей картиной был разлит алый отблеск заката. Этот пейзаж с окружающими его Альпами представлял действительно редкую картину, соединение нежной красоты и величия – словно красавица, покоящаяся на груди великана.
Путешественники, достигнув равнины, проехали между изгородями цветущих миртов и гранатов к Арлю, где намеревались отдохнуть. Там они нашли скромный, но опрятный ночлег и провели бы очень приятный вечер после утомления и наслаждений этого дня, если б настроение их не омрачалось мыслью о предстоящей разлуке. Сент-Обер предполагал завтра же проехать к берегам Средиземного моря и затем следовать по берегу в Лангедок. А Валанкур, теперь уже почти совсем поправившись и не имея более предлога продолжать путь со своими новыми друзьями, решил здесь же расстаться с ними. Сент-Обер, которому он очень понравился, хотя и приглашал его ехать дальше, но не настаивал. Валанкур имел настолько характера, чтобы устоять против соблазна принять приглашение; он чувствовал, что иначе окажется недостойным этой любезности. Итак, на другое утро решено было расстаться; Сент-Обер должен был ехать в Лангедок, а Валанкур намеревался искать новых живописных мест в горах, по пути домой. Весь этот вечер он был молчалив и задумчив, Сент-Обер – ласков, но серьезен, Эмилия казалась сосредоточенной, хотя старалась накинуть на себя веселость. Это был один из самых грустных вечеров, проведенных ими вместе.
