По мере того как они продвигались вперед, ущелье расширялось; дикий характер его смягчался, и к вечеру путешественники очутились уже среди холмистой, поросшей вереском местности, раскинувшейся на обширном пространстве. Вдали звенели колокольчики рассыпавшегося стада и слышался голос пастуха, сзывающего овец на ночлег. За исключением его хижины, осененной пробковыми дубами, – единственной, кроме сосен, древесной породы в этой горной области, – кругом не видно было другого человеческого жилья. Долина была покрыта яркой, свежей зеленью. В небольших горных лощинах под тенью деревьев паслись стада; коровы и овцы отдыхали на берегах речки или купались в прохладных струях.
Солнце близилось к закату; последние лучи его отражались в воде и зажигали ярким желтым и алым пламенем вереск, устилавший горы. Сент-Обер осведомился у Михаила, далеко ли еще до деревушки, о которой он говорил, но тот не мог определить наверное, и Эмилия стала опасаться, не сбился ли он с дороги. Кругом не было ни единого человеческого существа, которое бы могло помочь им; пастуха и его хижину они оставили далеко позади. Между тем наступили сумерки, глаз ничего не мог различить вдали и отыскать следов жилья или селения. Алая полоса на горизонте все еще отмечала запад, и это служило путешественникам хоть слабым указанием. Михаил старался поддерживать в них бодрость духа своим пением, однако его музыка была не такого сорта, чтобы рассеять меланхолию: он тянул какой-то унылый мотив, наводивший тоску, – оказалось, это был вечерний гимн архангелу Михаилу.
Они ехали все дальше и дальше, объятые той тихой грустью, какую всегда навевает уединение и сумерки. Михаил кончил свою песню, и все замолкло, только слышался шепот сонного ветерка в листве. Вдруг раздался выстрел. Сент-Обер приказал вознице остановиться и стал прислушиваться. Звук не повторился, но в кустах что-то зашелестело. Сент-Обер приготовил пистолет и приказал Михаилу прибавить шагу. Вслед за тем послышался звук рога, пробудивший эхо в долине. Сент-Обер выглянул в окно кареты и увидел молодого человека, выскочившего из кустов на дорогу в сопровождении двух собак. Незнакомец был в охотничьем костюме, с ружьем на перевязи; на его поясе висел рог, а в руках он держал копье, придававшее еще больше мужественной грации его фигуре и удальства его движениям.
После минутного колебания Сент-Обер опять велел остановить карету и стал ждать, когда незнакомец подойдет, чтобы расспросить его о деревушке, которую они искали. Молодой человек объяснил, что она лежит в полумиле, что он сам туда направляется и охотно укажет дорогу. Сент-Обер поблагодарил за услугу; ему понравился рыцарский вид и открытое лицо юноши, и он предложил ему занять место в экипаже, но тот отказался, говоря, что и пешком не отстанет от мулов.
– Но я боюсь, что вы не найдете удобного помещения в деревушке, – заметил он. – Обитатели этих гор – люди простые, не только не знакомые с комфортом, но и лишенные самого необходимого.
– Я вижу, что вы сами не принадлежите к числу этих обитателей, – сказал Сент-Обер.
– Нет, я тоже путешествую по здешнему краю.
Экипаж покатил дальше. Сумрак еще более сгустился, и путешественники были очень рады заполучить проводника. Частые овраги, попадавшиеся среди гор, конечно, усугубляли их беспокойство. Эмилия увидела в отдалении что-то похожее на светлое облако, повисшее в воздухе.
– Что это за свет там? – спросила она.
Сент-Обер взглянул в том же направлении и убедился, что это покрытая снегом вершина самой высокой горы, на которой еще горел отблеск солнечных лучей, между тем как все окружающее погрузилось во мрак.
Наконец замелькали в сумерках огоньки, и вскоре показались хижины деревушки или, вернее, их отражения в речке, на берегу которой была расположена деревня и которая еще светилась лучами заката.
Незнакомец подошел к нашим путешественникам. Из дальнейших расспросов Сент-Обер узнал, что в деревне нет ни постоялого двора, ни трактира, куда можно было бы пристать. Сент-Обер поблагодарил за сведения и решил пройтись пешком до деревни. Эмилия продолжала ехать в экипаже.
По пути Сент-Обер спросил незнакомца, удачна ли была его охота.
– Не особенно, – отвечал он, – да я и не тужу. Мне нравится этот край, и я намерен побродить здесь несколько недель. Собак я взял с собой более в качестве спутников, чем для охоты. Этот костюм служит мне как бы вывеской и доставляет мне от жителей то уважение, которого я не получил бы как странник, без всякой цели забравшийся в их край.
– Одобряю ваш вкус, – сказал Сент-Обер, – и будь я помоложе, мне очень понравилось бы провести таким образом неделю-другую. Но теперь мой план и цели совсем иные. Я путешествую настолько же для здоровья, как и для развлечения.
Сент-Обер вздохнул и остановился, затем, как бы одумавшись, продолжал:
– Если отсюда есть порядочная дорога в Руссильон, я намерен поехать туда, потом по берегу моря пробраться в Лангедок. Вы, сударь, по-видимому, знакомы с краем и, вероятно, можете дать мне указания на этот счет?
Незнакомец изъявил готовность сообщить все, что сам знает, и упомянул о дороге, пролегающей несколько более к востоку и ведущей к городу, откуда легко будет проехать в Руссильон.
Путешественники наконец добрались до деревни и принялись разыскивать помещение, где можно было бы расположиться на ночлег. В тех лачугах, куда они заходили, царила нищета и грязь; хозяева глазели на приезжих с любопытством и робостью. Нигде нельзя было найти и подобия постели. Когда Сент-Обер, отчаявшись, перестал искать ночлег, вмешалась Эмилия. Глядя на измученное лицо отца, девушка жалела, что они забрались в такой край, где нельзя было найти спокойного убежища для больного человека. По ее настоянию осмотрели и другие хижины; эти оказались немного лучше первых и состояли из двух комнат, если можно назвать это комнатами: в одной загородке помещались мулы и свиньи, в другой семейства, состоявшие в большинстве случаев из шести-восьми детей с их родителями, и все они спали на подстилках из шкур и сухих листьев. Здесь было уже посветлее, дым выходил наружу сквозь отверстие в крыше; ощущался довольно явственно запах спирта, так как бродячие контрабандисты, посещавшие Пиренеи, приучили народ к крепким напиткам.
Эмилии стало противно; она поглядывала на отца с тревожной нежностью, что, очевидно, подметил молодой незнакомец. Отведя Сент-Обера в сторону, он предложил уступить ему свою собственную спальню.
– Она довольно прилична, – сказал он, – в сравнении с тем, что мы только что видели, хотя при других обстоятельствах я бы посовестился предлагать вам такое помещение.
Сент-Обер поблагодарил за любезность и отказывался до тех пор, пока незнакомец не убедил его своей настойчивостью.
– Мне будет невыносимо сознавать, что вы, человек больной, лежите на жестких шкурах, тогда как я сплю на постели. Кроме того, ваш отказ оскорбляет мою гордость, я могу подумать, что вы не хотите снизойти до принятия моего предложения. Пойдемте, я покажу вам дорогу. Не сомневаюсь, что моя хозяйка найдет возможность поместить также и вашу барышню.
Сент-Обер наконец согласился, хотя его и удивил недостаток галантности у этого молодого человека, который заботился о спокойствии больного человека, а не об удобствах привлекательной девушки – ведь он ни разу не предложил уступить свою комнату Эмилии. Но Эмилия о себе не думала, и радостная улыбка, с которой она взглянула на незнакомца, доказала ему, до какой степени она рада и благодарна за отца.
Валанкур, так звали незнакомца, пошел вперед, чтобы предупредить свою хозяйку; та вышла встретить Сент-Обера и пригласила его в свою избу, несравненно более приличную, чем все жилища, виденные ими раньше. Добрая женщина, по-видимому, очень рада была услужить приезжим; она охотно уступила им те две постели, которые имелись в доме. По части пищи в избе ничего не оказалось, кроме молока и яиц, но на подобные случаи Сент-Обер захватил с собой достаточно продовольствия. Он пригласил Валанкура разделить с ними ужин. Приглашение было охотно принято, и все трое провели весь вечер в приятной, интересной беседе. Сент-Оберу понравились открытый нрав и мужественная простота его нового знакомого, а также отзывчивость его к величию и красотам природы. Он не раз видал в жизни, что такая чуткость всегда связана с искренностью и величием души.
