В течение трехсот лет одно из славянских племен, русское, распространяясь вширь и вдоль, дошло сухим путем до крайнего востока и до истоков Или, Сырдарьи и Амударьи. Еще в более короткий период русский флаг успел появиться на всех морях и прийти в соприкосновение со всем миром. Эта замечательная способность русского народа к самой широкой колонизации, к самому разностороннему общению с другими нациями не есть ли в нем общая черта со всем старым славянством, которое, даже не зная морских путей, только сушею исходило более половины Старого Света и вошло в соотношение со всеми древними народами? Правда, путь был нелегкий, но зато тогда не существовало политического равновесия, и переселенцы-славяне, тихо и мирно подвигаясь вперед, беспрепятственно могли достигнуть крайних оконечностей старого материка. Во всяком случае. факт несомненный, что венеды за 750 л. до Р. X. сидели уже у Балтийского моря, а энеты одновременно в Северной Италии. Правда, много, очень много нужно было времени, чтобы дойти до этих пределов; еще больше, чтобы устроиться так, как славяне устроились в разных местах, например в Бретани. Родовой быт не мог дать им для этого тех средств, какие дает гражданственность: в двести лет они не могли создать флота, а между тем он был многочислен, морская торговля славян шла по всем смежным берегам. Но ведь не указывает ли именно это на древность славянства? Это обстоятельство не заставляет ли исследователя уходить за крайние пределы исторического горизонта и в тумане седой древности искать начала славянского мира? И мы не ошибемся, если отнесем факт прибытия славян в отдаленнейшие места Европы к эпохе, одновременной с созданием Карфагена. Рассказывают, что карфагеняне ограничили свою территорию ремнями из воловьей шкуры; но мордва, по преданию, также уступила русским землю по подобному же способу: в каком народе окажется бо_́льшая голова, на которую можно будет намотать длиннейшую веревку, тот народ и будет владеть землею. А френолог Барминский замечает большое сходство между черепами и глазами мордвы-мокши и финикиян[337]. Что значит эта общность мотива в двух легендах, принадлежащих народам, географически столь удаленным один от другого, легенда, в которой фигурирует русский народ? В настоящее время на Сахалине, в Батуме, около Тироля и Италии говорят по-славянски: почему же в старину не могли жить славяне от Днепра и Дона до устья Луары? Разве только потому, что их теперь нет уже более на Эльбе и что наша история так мало интересуется тем, что нам гораздо ближе, чем Меровинги и Капетинги? Незнание или непризнание чего-либо не может служить опровержением того, что добыто историею и наукою. А та и другая утверждают, что древнее жительство славян на крайнем западе, их сношения с окружающими народами, борьба за существование, отступление к востоку и удержание границ на западе среди множества переворотов суть неоспоримые факты, выдвинутые на свет рядом серьезных изысканий даровитых славистов. Всякий сам виноват в своем незнании!

Могут также спросить нас о пользе подобных исследований. В самом деле, к чему подобные труды, кому они нужны? Если допустить безучастность ко всему окружающему как норму человеческого бытия, если думать, что каждая душа есть единица, строго изолированная в сфере личных потребностей, то не только это, но и многое не нужно… Человеку все нужно! А народу, состоящему из массы человеческих жизней, нужно очень многое для его разумного существования. Из совокупной деятельности разнородных его сил выходит добро, счастие и благоденствие. Только человек-машина может сидеть в своем заколдованном кругу без действия, без порыва, без мысли и души. Если б славянство только прозябало, оно давно бы затерялось между другими нациями и исчезло с лица земли, как много других народов. Да и на судьбе самих славян эта истина подтверждается: пока у них еще не окрепло народное самосознание, пока они складывались в политические формы по частям, действуя каждое племя на свой страх и риск, без поддержки соседей, — многие из них погибли. Только в последнее время Россия уразумела, что родственные ей племена на юге и западе настолько же необходимы для нее, как она для них[338]. Как армия имеет впереди себя охранительные отряды, опирающиеся на тыл, так и в политике славянства Россия не может не дорожить и не защищать тех ее передовых наречий, которые в числе 30 млн далеко выдвинулись вперед на страже против Запада.

Эта масса давно уже смотрит на Восток, откуда восходит солнце ее лучших надежд на будущее. Здесь под сенью едино— и самодержавия (Божья держава, Бог держит, помазанник) исчезли споры, и древние споры-славяне сделались русскими; здесь господствующая вера — Православие, столь близкое всем славянам по их первоучителям свв. Кириллу и Мефодию; здесь язык развился в полную и могучую речь; здесь на громадном пространстве нравы, обычаи, вес, мера, счисление времени и все, чем живет величайшее государство, — все стало единым, все слилось в один могучий аккорд, к звукам которого Европа прислушивается с недоумением и боязнию.

Это давно поняли заграничные славяне. Среди них появился с 50-х гг. целый ряд ученых, политиков и государственных деятелей, считающих невозможным жить по-прежнему, покоряться, служить и работать только на пользу чужеземцев. А вместе с тем возник славянский вопрос под плащом восточного. Под последним, очень эластичным, можно разуметь что угодно и делать под шумок то же самое. Для нас же, русских, пора знать, что на Востоке нам нечего искать: мы уже дошли до пределов океана, Инда и до Анатолии; с нас будет и того довольно. Совсем иное на Западе; здесь все шло и идет на счет славянства: из него выжали все соки, из которых и вырабатывают для себя все что нужно, а славянам говорят: вон! уступайте землю и убирайтесь куда хотите. Теперь это положение дел, это отношение Запада к славянству начинают сознавать русские люди. Придет время, что еще основательнее поймут дело, когда лучше познакомятся с этнографиею, географиею, историею и археологиею родного мира. Только знание своего и самих себя дает народам полезных общественных деятелей; а откуда их взять у нас, если мы знаем все, кроме того, что нам ближе, дороже всего, на чем покоится наша будущность, наше правильное национальное развитие на свой лад? Берите с Запада все, что только можно России, но не забывайте, что вы русские, что у вас другой мир и что в этот мир нельзя без разбору вносить все со стороны, дабы не захватить и того яду, от которого уже умирает европейский старец.

Со времен Петра Великого и Екатерины II мы начали помогать живущим в порабощении у Запада славянам. Черногория, Сербия, Болгария и православные Румыния и Греция уже успели вкусить плоды нашего заступничества за них. Остались в рабском положении славяне Австро-Венгрии и Пруссии; как помочь им? А придется; это только вопрос времени, вопрос, над решением которого вся Европа останавливается со страхом и всячески ломает себе голову, изыскивая средства оттянуть это решение. Разумеется, со славянами не обращаются уже больше так, как бывало: их не продают, не истребляют, зато нещадно бьют по языку и совести. Они отбиваются как могут, но сладить трудно в этих палатах и каморах, где большинство врагов. Многие, отчаиваясь в успехе борьбы, оставляют поле нескончаемой битвы и удаляются в Россию. Так в былое время шли к нам сербы, болгары; так теперь идут чехи, словаки, поляки и другие. Этот способ для увеличения главного ядра, может быть, и хорош: ядро становится все плотнее и плотнее; но дело в том, что от этого страдают оставшиеся, не желающие бросить свою землю, на которой их предки проживали тысячелетия. Ряды этих борцов редеют, все больше и больше стесняются, теряют устойчивость, и на наших глазах совершается в Венгрии и Пруссии то, что делалось в XII и XIII ст. между Одрою и Лабою. Церкви, школы закрываются, выборные устраняются, справедливости нет, язык не признается, народа будто не существует; его рассматривают только как запасной материал для пополнения немецких армий, которые стоят наготове сразиться с соседом: и станут западнославянские солдаты против русских, братья против братьев, подобно тому как готы в рядах войск Аттилы должны были нехотя драться со своими родичами на Каталаунских полях.