Мать всегда ругала за такое. Однажды она увидела, как Амалия помогала кухарке – помешивала длинной ложкой горячий шоколад – ух и скандал устроила! «Работа слуг – только для слуг!» – и сейчас, когда она забирала коробки из рук камеристки, голос матери зазвучал в ушах так громко и ясно, словно та стояла рядом, но Амалия лишь упрямо закусила губу. Если она может помочь, ей это не в тягость, а в радость, – почему нельзя? И миссис Бороа, готовившая на всю семью, и Зои принимали помощь с благодарностью, они никогда не злоупотребляли проявленной добротой, так почему же…

– Как вам особняк, мисс? – камеристка, наверное, почувствовала, как изменилось настроение Амалии, поэтому решила отвлечь ее от грустных мыслей.

– Очень нравится, – улыбнулась та.

Амалия говорила правду: ее радовала природа вокруг, ее радовала новая обстановка комнаты с зелеными обоями, лаково блестящие дверцы шкафов, но еще больше – то, что папа уважил ее просьбу. Перевез для нее старый письменный стол из Ноднола, и теперь его потемневшее дерево, мелкие царапинки напоминали ей о том, кому он принадлежал до нее. Амалия ласково коснулась столешницы, провела по ней кончиками пальцев. Сколько она провела за этим столом, занимаясь с гувернанткой, читая книги и письма, отвечая на них. Перевязанные ленточкой конверты с драгоценным содержимым и сейчас лежали в ящике, ключ от которого Амалия хранила у сердца. Она вновь улыбнулась, решив, что обязательно перечитает вечером несколько особенно любимых писем, и повернулась к Зои:

– А где остальной багаж? Сундуки с платьями и обувью?

– Оливер принес их прямо к двери.

– Давай я помогу тебе занести и разобрать их, у нас как раз хватит времени до ужина! А после вместе займемся штопкой!

Радостная и благодарная улыбка озарила простенькое лицо Зои, сделав его почти красивым. И все-таки мать не права! Доброта и искренность находят куда больше отклика, чем равнодушная суровость!

Амалия тихонько проскользнула на кухню и пристроилась рядом с Зои, достав из корзины рядом сорочку, по вороту которой собиралась вышить цветы. Ужин закончился и у слуг, но они не торопились расходиться из кухни: у кого-то еще оставалась работа, а кто-то просто хотел поболтать, обменяться сплетнями и впечатлениями. Экономка миссис Фигг вообще уходила спать последней, после того, как проверит, что все в доме готово к новому дню и пребывает в порядке. Вот и получилось, что на кухне собралось до того много народу, что большое помещение стало казаться тесным, но шума не было. Слуги переговаривались негромко, лишь дети кухарки – Джон и Марли заливались смехом, ничуть об этом не переживая.

– Ох и денек был! – конюх тяжело уселся за длинную лавку и придвинул к себе тарелку с почти остывшей кашей.

– Ты задержался, Бен, – миссис Фигг окинула его взглядом, который Амалия про себя называла «пренебрежительно-подозрительный». Экономка берегла его для случаев, когда кто-то провинился, но не настолько, чтобы заслужить прилюдное отчитывание.

– Да уж конечно! – фыркнул, как один из его коней, Бен. – Пешком ходил до Борроуфана, чтобы договориться об овсе и сене! Пока туда, пока обратно, пока договоришься – мы тут люди новые, к нам с подозрением…

Тонкие ноздри миссис Фиг хищно дрогнули, но, кажется, запаха джина или эля не учуяли.

– С подозрением, – повторила новая кухарка, миссис Гломсби, – кажется мне, что это совсем не из-за того, что мы только переехали…

Слуги притихли. Все они слышали о проблемах, которые возникли при ремонте, и о том, что местные в особняке не то, что работать – даже появляться не хотели! Поэтому-то конюху и пришлось идти в городишко, а служанкам – к молочнику и мяснику, хотя обычно в большие дома они приходили сами.

Миссис Фигг предположение не понравилось, она громко фыркнула, а потом легонько хлопнула ладонью по столу:

– Что еще за глупости! Раз не знаете, то нечего и болтать! А теперь давайте-давайте, скоро уж спать идти, а завтра новый день! Мисс Амалия, стоит ли вам сидеть здесь с нами? Идите лучше в спальню, сейчас пришлю кого-нибудь из девушек постель вам приготовить. А то матушка ваша узнает, где вы, расстроится!

Амалия поджала губы, «расстроится» – слово неподходящее, но спать не хотелось совершенно, и на кухне, в отличие от спальни и гостинной, было тепло.

…Уютно…

…Не так одиноко…

– Спасибо, миссис Фигг, но я хочу заниматься вышивкой здесь. А матушке моей об этом знать не обязательно, – Амалия вновь склонилась над вышивкой, показывая, что разговор закончен.

Дональд Вейт мерил шагами комнату. Он выбрал ее для своего кабинета, потому что из окна открывался чудесный вид на подъездную аллею из дубов, особенно прекрасную на рассвете, но и в конце дня не терявшую своего очарования. Уходящее солнце позолотило макушки деревьев, и тень от дома подчеркивала эту светящуюся зелень. В другой раз Дональд обязательно бы полюбовался этой картиной, но сейчас ему было не до этого. Минут десять назад Избель вышла из кабинета, бросив через плечо: «Здесь все отвратительно!» Она умела произносить это слово особенным тоном, от которого внутренности сжимались в комок, а на языке появлялся кисло-горький привкус. Привкус вины. Он опять не справился, опять разочаровал.

Дональд прикрыл глаза, но и это не избавило его от образа жены, от ее холодного взгляда, ее бледных, презрительно сжатых губ. Видит бог, он старался быть хорошим мужем… И особняк этот купил для нее! Столько денег в него вложил! Для ее же блага, для ее же здоровья!

Тихий звук, словно шелест шелка по паркету, заставил Дональда открыть глаза.

– Избель? – произнес он и оглянулся к двери, но комната оказалась пуста.

К тому же, дверь не скрипнула, отворяясь, лишь платье прошуршало по полу. Дональд нахмурился, подошел к столу и сел. Его не покидало ощущение испытующего взгляда, от которого холодел затылок, прямо как в тот мартовский вечер.

Договор, скрепляющий сделку, лежал поверх всех прочих бумаг, и Дональд в который раз принялся его перечитывать. Хотя зачем? Он и так мог рассказать его наизусть, назвать каждую запятую… Наименования сторон, описание дома, цену, дополнительные положения… Кто, кому, за сколько, в какие сроки… В этом документе не было ответа, но понятное простое действие унимало тревогу и отвлекало от чувства вины. Строка плыла за строкой, свет в комнате постепенно таял, и Дональд сам не заметил, как уснул.

Ему снилась Энуя. Ее пыльно-песочные дома, запах жакаранды, резные листья пальм, в кронах которых шумно спорили желто-зеленые птицы; длинные прогулки с Избель и кружевная тень от парасоля на ее лице. Она смотрела на него с ласковой улыбкой, и ветер играл ее русыми локонами, а за спиной купалось в золотом море закатное солнце. Теплый ветер касался кожи, но Дональд видел, что дыхание почему-то вырывается изо рта облачками пара. Солнце совсем погасло, на темном небе бледным расплывчатым пятном проступила луна, а сладкий аромат фиалкового дерева сменился странным для побережья запахом холодной разрытой земли. Избель улыбалась все так же ласково, но глаза ее блестели странно и дико. Дональд сделал шаг ей навстречу, но она вытянула руку, одновременно останавливая и указывая на него пальцем.

– Убийца!

Голос, что произнес это слово, не был голосом Избель – Дональд распахнул глаза, и увидел перед собой юную светловолосую мисс. На ее хорошеньком лице со светлыми, почти белыми, огромными глазами застыло выражение презрения и ненависти; никто и никогда еще не смотрел так на Дональда! Миг, и она пропала.

– Спаситель! Это просто сон! – выдохнул Дональд.

Но внутри все дрожало, сердце билось неровно и часто, а холодок поднимался от живота к груди. Сколько бы раз он ни повторял слова «это просто сон», какая-то часть него была абсолютно уверена, что не «просто» и не «сон».

В спальне пахло лаком и новыми обоями. Это был незнакомый, чужой, а значит опасный аромат. Дома, в Нодноле, спальня Избель благоухала лавандой: простыни, подушки, одеяла, полог, ящики стола – этот аромат успокаивал. Здесь же, несмотря на букет на столе, несмотря на переложенные мешочками с сухоцветами платья и сорочки, острая вонь лака касалась носа.