– Рита, – вновь унесло восстановленное дыхание и меня скрутило.

– Тише, тише, дорогая, – она села рядом и склонилась, чтобы обнять. – Поплачь, Верочка. Поплачь.

И я плакала. Иссушала себя этим водопадом саморазрушения. Но ничего не помогало и я знала – не поможет. Ведь ничего не изменить.

– Мне очень жаль, Вера.

– Значит, они не врут?

– Кто?

– Врачи, Глеб… его нет? – я хотела, чтобы она была одной, кто скажет правду. И эта правда будет другой, не той, что твердят мне другие. Но Рита опустила глаза и отрицательно помахала головой.

– Было уже поздно.

Можно ли такое принять? Можно ли простить себя за поступок, который привел к потере? Можно ли винить теперь Глеба, если хотелось от самой себя скрыться и сказать, что я ухожу. Но я заперта в этих мыслях и теле, чтобы жить с этой болью.

– Глеб сказал, что разводится со мной, – произношу отрешенно, немного успокоившись.

– Он так сказал? Он сейчас на эмоциях. Не обращай внимания.

– Долго мне лежать тут?

– Дней восемь. Если все будет хорошо со шрамом и твоим общим состоянием, то на выписку пойдешь.

– Вот как выйду из больницы, сама подам заявление. Он все что хотел, уже сказал. Достали все. Больше не буду скакать под чью-то дудку. Не буду жить как надо кому-то. Стану жить так, как того хочу я. А он… он пусть катится к черту, прости что так говорю тебе, но, если я виновата, я признаю это. Мне с этим жить. То он ушел по своей воле.

– Мой брат очень закрытый. Ты и сама видишь. В детдоме каждый за себя. Ты не говоришь по душам. Там это не оценят. Ни слабость, ни трусость. Не защищаю его, потому что считаю, что Глеб не прав. Просто давно хотела тебе сказать, что он такой. И ему сложно быть другим.

– Вот пусть и остается таким. Он свое лицо показал.

Она сидит, опустив голову и мне становится стыдно, что я так себя повела и была резка.

– Прости, он твой брат, но мне он был мужем.

– Я понимаю. Сейчас тебе нужно быть сильной. Постараться выдержать все это. И быть может потом как восстановишься, подумаешь об усыновлении? Очень много малышей в детских домах, кто-то по воле судьбы, кто-то по воле родителей.

– В смысле? Я не против, конечно, и даже думала с Глебом в дальнейшем поговорить об этом, но я пока что не ставлю на себе крест. Пройдет время, и я выйду замуж, рожу… – на этом слове она перестала смотреть в глаза. – Ты хочешь сказать, что… Рит…

Вот такая цена у необдуманности двадцатилетней девчонки, которая решила, что знает лучше.

Уснула после укола успокоительного. До последнего смотрела на нее и шептала одними губами, чтобы больше не приходила. Чтобы больше никто не приходил ко мне. Не хочу никого видеть. Это только моя боль, я не поделюсь ею ни с кем.

Но утром после процедур разных, когда я была на краю ясности и сна, еще в коридоре я услышала маму.

Сейчас во мне взыграл инстинкт поиска надежного крыла, и я хотела его найти в объятиях матери.

Она ворвалась. И чуть запыхавшись выдохнула, а после посмотрела на меня глазами, в которых не было ничего кроме осуждения, недоумения, презрения.

– Допрыгалась?

Снова отделяюсь от этой оболочки и ухожу в себя. Не буду слушать. Не хочу.

– Чего добивалась? Не смогла ребенка выносить, поперлась к этому нищеброду. С ума сошла, Вера? Глеб позвонил отцу, сказал, что вы разводитесь. Это что правда?

Лежу на спине с закрытыми глазами, из которых стекают по вискам слезы, но не отвечаю. Слышу ее слова, слышу мерзость, которую она выплевывает, но молчу.

Потому что ненавижу, потому что чувствую себя одинокой. Я думала, что с рождением сына, это чувство пустоты уйдет насовсем, в итоге оно размером с черную дыру и уже высосало все мои эмоции, и все мои чувства.

– Чего молчишь? Рада говорю, что в итоге своего добилась. Отец сказал, что ни копейки тебе не даст и…

– Проваливай.

– Что ты там мычишь? И сядь, когда с тобой мать говорит.

Поднимаю голову и смотрю на нее.

– Я сказала, чтобы ты проваливала отсюда. И чтобы я ни тебя ни его больше никогда не видела.

– Ах ты мерзавка неблагодарная, – заверещала на всю палату.

– Я потеряла ребенка. Единственный человек, который был рядом, сказал, что уходит от меня. Родители топчут ногами. Смешивают с пылью обвиняя в том, что я плохая дочь. Я больше не смогу иметь детей, не говоря уже о том, что меня еле спасли вчера. А ты приходишь и говоришь мне о том, что я потеряла прекрасного мужа и отец недоволен? Вали отсюда я сказала к черту.

– Что за тон? Что за слова, Вера? – неожиданно останавливает свой гонор.

– Прочь, – кричу ей, что она аж подпрыгивает на месте, пятясь назад. – Уходи сказала. Ненавижу тебя, мама. За все твои слова сегодня и раньше. Ненавижу и никогда не прощу, так и знай. Забудьте обо мне. Приеду за вещами своими и подальше от вас обоих.

– И куда ты пойдешь? На трассу? Отец тебе мужа подберет…

– Вон отсюда, пошла сказала… – ору снова и снова, чтобы пришли медсестры. – Не пускайте ее больше ко мне. Никого не пускайте.

Ее наконец выводят из палаты, и я снова одна остаюсь.

Так лучше. Так проще.

Время в больнице прошло быстро. Каждый день моим гостем была Ирина Викторовна, психолог. Остальных не пропускали, как я и просила. Но насколько мне известно, из желающих очереди не было. Приходила подруга и пытался пробраться отец.

День выписки выдался холодным. Почти зима на дворе. Внутри вообще Арктика.

Пока находилась в клинике, продумала кое-какой план. Снять квартиру небольшую, пойти учиться по своему желанию, и… просто жить.

Вызвала такси и не успела сесть в него, как меня окликнула Надя.

– Думала уедешь, не попрощавшись?

– Прости, – подошла к ней, – кажется, из меня выкачали дружелюбие и все остальные правильные человеческие качества.

Она жила в соседней палате. О том почему мы здесь, не говорили, но многое другое обсудить успели.

Наде тридцать семь. Самодостаточная, образованная. Двое детей подростков. С мужем развелась несколько лет назад и сейчас как она говорит «чувствует себя вполне счастливой».

– Нормально, бывает. Номер мой записала? Или сделала вид? Ты звони. Догадываюсь что с тобой приключилось, но лезть в душу не буду. Но если будешь стоять на распутье и думать о том: «Нормально ли это позвонить ей и попросить помощь?», ответь на этот вопрос моими словами: «Вполне нормально».

– Хорошо. И спасибо.

– Поезжай. Я завтра на выписку. Так что, ты знаешь, что делать.

Киваю смущенно и сев в машину уезжаю, надеясь, что не пожалею о том, что номер ее так и не сохранила.

Подъезжая к дому, я не ощущала ничего. Я, итак, тут давно не была. После замужества выдохнула именно потому, что мне не приходилось больше жить под одной крышей с родителями. Если подумать звучит ужасно, но сейчас после всего что я пережила и того, что получила в ответ на мою боль, я считала, что это даже мало. Меня окружила и проникла внутрь ненависть. Большая, черная. Но знала я одно, отец еще не сказал своего слова и войдя внутрь, столкнувшись с глазами полными безразличия этот момент как раз наступил.

Невидимой броней окутала себя. Чтобы не проникала эта гниль далеко. Не хочу в себя это пускать.

– Ты посмотри кто вернулся. Адресом не ошиблась?

– Задумывалась об этом и пришла к выводу, что ошибка еще в роддоме произошла, – ответила и пошла в сторону лестницы на второй этаж.

Находиться здесь дольше пяти минут не желала.

– Куда направилась?

– В спальню за вещами.

– Вещами? Какими? Этими что ли? – кивнул в сторону небольшого закутка в стене, где раньше стояла большая ваза, а сейчас были… мои вещи, которые судя по сумкам привез Глеб.

Сбросила обиду и пошла туда.

– Этими, этими.

– А больше ничего сказать не хочешь?

Посмотрела недоумевающе на него.

– Сказать? Я?

– Например о том, что ты натворила. Что я лишился партнера, Титова. Что ты опозорила семью? Об этом, скажешь хоть слово?