Она сидела на переднем сиденье, рядом с ним, близко, очень близко — гораздо ближе, чем было принято на первом свидании. А на стоянке у кафе она первой поцеловала его — это был нежный поцелуй. Дикси не собиралась таить свои чувства — ни от кого, даже от своей матери. Они были захвачены этим чувством оба, такого ни один из них до сих пор не испытывал. На прощание, уже возле ее дома, он прошептал, что обязательно позвонит на следующей неделе в среду или в четверг. Сомнения в том, что они будут встречаться снова и снова, даже не возникало. Она подошла к двери. Она знала, что изрядно припозднилась, и что ей придется будить родителей, и что ей влетит от отца, но ей было все равно. Она влюбилась.
Он позвонил уже назавтра. Семья сидела за воскресным обедом — это был жареный цыпленок, — как прибежала тетка и позвала ее к телефону. В то утро она не увидела его в церкви, и сердечко ее дрогнуло, однако она не сомневалась, что он объявится. И он объявился!
В тот вечер они пошли в кино, и в среду вечером они тоже ходили в кино. Дикси пока еще не познакомила его с родителями — она придумывала отговорку за отговоркой и для них, и для него, но в субботу знакомство все–таки состоялось. Элвис зашел за ней домой, и ей пришлось представить его своей семье. Он сам этого хотел, да и она понимала, что так будет правильно. Вообще–то она подготовила к встрече обе стороны, но, когда он появился у дверей, она вдруг поняла, что сама–то как раз к этому событию и не готова: она упустила из виду, что он все–таки очень отличается от остальных парней — и тем, как причесан, и тем, как одет. По ночам, уже лежа в постели, она рассказывала о нем сестрам, она писала в дневничке, что наконец–то встретила свою настоящую любовь, она даже рассказала матери о той своей проделке — о фальшивом звонке с катка, при этом все время подчеркивала, что он из хорошей семьи и что познакомились они в церкви. На самом деле она понятия не имела, из какой он семьи, — с ней он себя вел так, будто она была королевой: еще бы, для него все выходцы из Южного Мемфиса были богачами, хотя на самом деле ее семья была не богаче церковных крыс. Но теперь, когда ее отец что–то мрачно ему вещал, а он, поминутно откидывая назад волосы, с самым почтительным и серьезным видом отвечал: «Да, сэр» и «Нет, сэр», ее охватила паника. Да, она любила его, но теперь она взглянула на него как бы глазами своего отца. А отец был не из тех, у кого по лицу можно было угадать, о чем он думает. Все ребята, которых и она, и ее сестры приводили в дом, побаивались мистера Лока — это был крупный (ростом шесть футов и два дюйма) мужчина, внешне весьма сдержанный, но уж ежели он о чем–нибудь составил свое мнение, то не постесняется объявить о нем всем. И решения его также не обсуждались и не оспаривались. В этот момент мать позвала ее из кухни. Дикси ужасно не хотелось оставлять Элвиса наедине с отцом, но делать было нечего. Там, на кухне, «мать устроила мне тихий скандал: «Как ты могла привести в дом такого парня?» — и все такое прочее. А я ответила: «Мама, нельзя судить по внешнему виду… Ну что в нем такого? Он тебе не нравится только потому, что у него длинные волосы и он одет не так, как другие?» Я встала на его защиту, говорила, какой он хороший — в конце концов, познакомились–то мы в церкви! И ужасно боялась, что родители скажут что–то, что его оскорбит, и он просто–напросто уйдет».
Наконец они собрались уходить. Тут в комнату зашла сестра — она была весьма любезна с Элвисом, но за спиной у него скорчила Дикси презрительную рожу. А дядюшка, стоявший у соседнего дома, предложил Дикси два доллара — если у ее парня нет денег на парикмахерскую. Но все это ровным счетом ничего не меняло: в тот вечер он дал ей свое кольцо, а это означало, что теперь они встречаются по–настоящему, что никто из них отныне — и никогда — не будет видеться ни с кем другим.
А две недели спустя она познакомилась с его родителями. Тот вечер, когда он заехал за ней и повез на Алабама–стрит, был довольно прохладным для февраля. Она была просто потрясена обстановкой в его доме. Хотя никто из его родителей в тот момент не работал (у мистера Пресли разболелась спина, а миссис Пресли тоже ушла из больницы Св. Иосифа), да и заработки самого Элвиса в мастерской тоже едва превышали 50 долларов в неделю, у них у доме было пианино! Пианино и телевизор! А он её называл «девушкой из высшего общества». Дикси старалась изо всех сил полюбить миссис Пресли, но та повела себя слишком странно — она нервничала и с пристрастием допрашивала Дикси о ее семье: велика ли она, да кем ее папа работает, да где они с Элвисом познакомились, и как давно они встречаются, и в какую она ходила школу. Мистер Пресли был вежлив, внимателен, но почти все время молчал, «как если бы он был кем–то посторонним». В конце концов миссис Пресли отправила Элвиса и его отца в соседнюю комнату и продолжила самостоятельный допрос Дикси. Элвис все время заходил и выходил, подходил к Дикси и дотрагивался до ее плеча, как бы говоря, что все в порядке, все нормально. Потом, через час–полтора, подтянулись другие родственники — его кузен Джин, с которым она уже была знакома, другие двоюродные братья (казалось, что у Элвиса не было друзей — только родственники), и все уселись играть в «Монополию». Она чувствовала себя ужасно неловко, ей казалось, что Элвис разозлится, если она будет «воображать», вести себя неестественно. Наконец все кончилось, и он повез ее домой. «У него как гора с плеч свалилась, мне казалось, что ему не терпится доставить меня домой и вернуться назад, к матери, и спросить: «Ну что, ну как она тебе?» Не иначе как: они так любят друг друга, она так предана ему, что это вызывает восхищение… Через пару дней я не удержалась и спросила: «Ну и что твоя мама обо мне думает?», а он ответил: «О, не беспокойся. Она сказала, что ты из порядочных». И я поняла, что меня одобрили».
Они встречались почти каждый день, даже по будням. А в те дни, когда им не удавалось увидеться, они подолгу разговаривали по телефону — пока ее дядя и тетка не требовали освободить линию. В какой–то момент ее отец попытался было положить конец этим встречам, но в итоге ее семья «полюбила его почти так же, как любила я. Они видели, что я отношусь к нему очень серьезно, а он всегда был таким вежливым, воспитанным. Они поняли, что у нас все по–честному, и доверяли нам. И очень скоро он по–настоящему вошел в нашу семью».
А миссис Пресли стала для Дикси второй матерью, и дом на Алабама–стрит стал ее вторым домом. Иногда мистер Пресли заходил за ней после школы, и они вместе шли к ним домой — чтобы встретить Элвиса с работы. Иногда, когда мистер Пресли был не в настроении вести автобус, Дикси садилась за руль. «В те дни это было очень необычно, и моим родителям это явно не нравилось, но я ничего дурного в этом не видела». Она частенько встречалась и с миссис Пресли — самостоятельно, без Элвиса. Как–то раз они вдвоем сходили на презентацию в «Стэнли Продактс», а то просто сидели и болтали. Конечно, у них был один главный предмет общего интереса, но и другие их интересы тоже совпадали. Миссис Пресли делилась с Дикси своими рецептами, время от времени они вместе ходили за покупками, все время стараясь найти что–то особенное для Элвиса. Дикси считала миссис Пресли самым теплым, добрым и щедрым человеком на свете: «Мы с ней стали настоящими подругами. Мы перезванивались, болтали обо всем — и неважно, был в это время Элвис рядом с нами или нет. Нам с ней было хорошо вдвоем». Но даже в свои пятнадцать лет Дикси поняла, что семья Пресли очень отличается от ее собственной семьи, как минимум в двух аспектах. Первый касался роли в семье Вернона. Возможно, потому, что его поведение значительно отличалось от поведения и образа жизни ее отца («Отцу всю жизнь приходилось трудиться, и это была физически тяжелая работа»), пассивность Вернона так ее поражала. «Он всегда был очень добр, никогда не пил, прекрасно себя вел, видно было, что он очень любит свою семью, очень ей предан, но он выглядел каким–то аутсайдером. Действительно, он держался особняком, отдельно от дуэта… Элвис и миссис Пресли. Я понимаю, это звучит странно, но мне казалось, что они так любили и уважали друг друга, что на его долю оставалось совсем немного. Выглядело так, что Элвис был на месте отца, а тот на месте маленького мальчика».
