В пятницу в половине третьего ночи наконец приехала Анита. В гостиной и на кухне было полно народу, все спали где попало. Ник, который подрался с Фрэнком Лавджоем и пришел с рассеченной бровью, устроил себе лежанку рядом с Элвисом, чтобы не оставлять его на ночь одного. Джордж, Алан, Ламар и другие ребята тоже обосновались в доме надолго. Анита разыскала Элвиса и Вернона на крыльце дома. Увидев девушку, Элвис обнял ее, оба разрыдались, и он сказал: «Пойдем в дом, маленькая моя. Я хочу, чтобы ты взглянула на маму». Аните этого совсем не хотелось: ведь прежде она никогда не видела мертвых тел. Но Элвис уговаривал ее: «Пойдем, малышка. Мама тебя любила. Посмотри, она такая красивая». Он увел ее в музыкальную комнату. «Тело было прикрыто стеклом, но крышка гроба оставалась откинутой, и можно было видеть Глэдис во весь рост. Элвис подвел меня к телу и стал говорить, какая она милая, а потом похлопал по столу в изножье гроба и сказал: «Взгляни на ее изящные ножки, малышка, взгляни на них. Ненаглядная моя».
Полковник разогнал почти всех оставшихся в доме приятелей, а доктор Кларк дал Элвису успокоительное. В девять утра, когда за телом пришла машина из мемфисского похоронного бюро, он еще спал.
Погребение было назначено на половину четвертого. Панихиду вел преподобный Хэмилл. До начала отпевания мимо гроба прошли почти три тысячи человек. Шестьдесят пять полицейских сдерживали толпу на улице. В зал, рассчитанный на триста прихожан, набилось человек четыреста. Приехал Чет Эткинс, но Билла и Скотти не было. Элвис облачился в темно–коричневый костюм и повязал такой же галстук. Он не мог самостоятельно вылезти из лимузина, и ему помогли. Перед самым началом службы приехала Дикси (к тому времени — уже жена и мать) со своей тетушкой. Они вошли в альков, где сидели родные усопшей, и выразили сочувствие. «Когда я вошла, Элвис вскочил, обнял меня и сказал: «Папа, смотри: Дикси». Как будто я явилась, чтобы спасти мир. С минуту мы обнимались, утешая друг друга. Вокруг сидели человек тридцать или сорок, и пора было начинать отпевание, но и я, и Элвис, и его отец очень расчувствовались. Элвис спросил, смогу ли я приехать в «Грейсленд» вечером, и я ответила: «Постараюсь». Он был так потрясен. У меня сердце разрывалось, стоило только посмотреть на него. Когда «Братья Блэквуд», стоявшие за алтарем, запели «Драгоценные воспоминания», Вернон воскликнул: «Теперь у нас только воспоминания и остались!» А Элвис, рыдая, ответил: «Нет, папа, нет». «Братья Блэквуд» были любимым квартетом Глэдис, и Элвис пригласил их из Южной Каролины. «Как только мы заканчивали песню, — вспоминает бас Джей Ди Самнер, — он присылал нам записку с просьбой спеть еще. Мы должны были исполнить три или четыре песни, а спели двенадцать. Никогда не видел, чтобы человек убивался и горевал так, как он».
Преподобный Хэмилл прочел приличествовавшую случаю проповедь. «Современная женщина преуспевает во множестве областей, — сказал он. — Но главное ее поприще — быть хорошей матерью и женой. Такой женщиной и была миссис Пресли. Глупо будет призывать отца и сына не тревожиться, не скорбеть и не горевать. Вам будет недоставать ее. Но я могу сказать словами святого Павла: «Скорбь — удел утративших надежду».
Во время службы Элвис несколько раз был на грани обморока. «Я сидела позади него, — вспоминает Анита. — Он ревел в три ручья». Когда служба завершилась и скорбящие потянулись к выходу, Элвис, Вернон, Джеймс из группы «Братья Блэквуд» и его друг, капитан Вудворд из мемфисской полиции, остались у гроба вчетвером. «Элвис поцеловал мать и сказал: «Мама, я отдал бы все до последнего гроша и снова пошел бы рыть канавы, лишь бы вернуть тебя», — рассказывает Джеймс. — Он рыдал и бился в истерике, потом обнял меня, преклонил голову мне на плечо и сказал: «Джеймс, я знаю: ты понимаешь, каково нам сейчас. Тебе это неизвестно, но я был среди скорбящих на похоронах Р. У. и Билла в зале «Эллис» после той катастрофы. Ты понимаешь, каково мне». Только тогда я узнал, что Элвис был на тех похоронах».
Суета и излияния чувств продолжались и на кладбище. Вдоль мостовых толпился народ. Кортеж выехал из города и направился по Бельвью к Пятьдесят первому шоссе. От «Грейс ленда» до кладбища «Лесистый холм» было две–три мили. Вокруг могилы собралось человек пятьсот. «Некоторые зрители, — писал Чарлз Портис в Commercial Appeal на другой день, — казались действительно расстроенными, но большинство просто вытягивали шеи и болтали». Мистер Пресли пытался успокоить Элвиса, но всякий раз и сам ударялся в слезы. «Ее нет, она уже не вернется», — убитым голосом повторял он. Элвис держался чуть лучше до самого конца, но потом разрыдался и, когда служба завершилась, упал на гроб, крича: «Прощай, милая, я люблю тебя. Ты же знаешь, я жил для тебя». Четверо друзей почти волоком доставили его к лимузину. «Боже! — воскликнул Элвис. — Я потерял все!»
В «Грейсленде» тоже толпился народ. Растерянные друзья и родные бестолково переминались с ноги на ногу. Элвис был безутешен. Полковник занял свой командный пост на кухне. Дикси приехала рано, но не захотела мешать скорбящим. «Я не надеялась увидеть его в тот вечер, вокруг него и так было много людей. На мне были шорты, в волосах — бигуди, и я просто хотела сказать ему, что заеду на следующий день. Я остановилась у ворот, но там не было никого из Пресли. Толпа была — как на Центральном вокзале в Нью–Йорке, девчонки так и норовили прошмыгнуть внутрь. Я посидела с минуту в машине, созерцая всю эту суматоху, потом подошла к охраннику, который был мне незнаком, и сказала: «Позвоните, пожалуйста, в дом и скажите Элвису, что я здесь. Завтра вечером я приеду к нему, если он не будет возражать». Охранник ответил: «Хорошо, позвоню». Но я была уверена, что он не сделает этого.
Потом я вернулась в машину, а она не завелась. Чуть погодя ко мне подошел один из двоюродных братьев Элвиса и спросил: «Вы — Дикси?» — «Да», — ответила я. Он сказал: «Элвис ждет вас в доме». Я ответила: «Нет, только не сегодня. Я в бигудях и не одета. Я хотела встретиться с ним завтра вечером». Но он настаивал: «Нет, идемте, Элвис уже звонил привратнику, справлялся о вас». Он забрал мои ключи от машины и отвел меня в дом. Элвис вышел на крыльцо и буквально окутал меня своими объятиями. Мы вошли в дом. Там была только его бабушка. Я сказала: «А где остальные? Я думала, здесь много народу». Ведь перед домом стояло, без преувеличений, штук двадцать или тридцать машин. Элвис ответил: «Они были здесь, но я велел им убираться». И, пока я была там, никого не видела и не слышала ни звука. Только служанка возилась на кухне. Элвис пошел к ней и попросил принести нам лимонаду, а потом мы отправились в то крыло, где стоял рояль. Мы много говорили, потом Элвис спел «I'm Walking Behind You on Your Wedding Day». А после этого мы просто сидели и плакали.
Мы говорили о его матери, вспоминали времена, когда я познакомилась с ней, все маленькие забавные глупости, которые мы творили. И Элвис сказал, что это — особое чувство: общаться с человеком, которого знал в далеком прошлом, который любил тебя и принимал таким, каким ты был в те дни. Он сказал: «Интересно, много ли моих друзей, приехавших сегодня, были бы здесь пять лет назад? Едва ли. Ведь всем им что–то от меня нужно». А потом рассказал мне о парне, который был тогда у него на подпевках, но позже посвятил себя Господу. Прожив в миру немало лет, он совсем распустился и говорил Элвису, что хочет уйти от той жизни, которую вел. Элвис сказал: «Как бы и я хотел сделать то же самое». Это было очень грустно. «Так почему бы и нет? — спросила я. — Ты уже добился всего, чего хотел, взошел на вершину. Давай остановимся и повернем назад». И Элвис ответил: «Нет, слишком поздно. Слишком много людей зависят от меня. Слишком много обязательств. Мне уже не выбраться».
Это была наша последняя встреча. Не самая последняя, конечно, потому что я вернулась на следующий вечер, одевшись соответствующим образом. Но в доме было полно народу. Как всегда. Такой уж у него был образ жизни. Способ существования. То, что я увидела тогда, было настоящим, и мы оба понимали это. Для Элвиса уже не было пути назад. Он не мог жить, как я, а я — как он».
