«А если мы, в знак своего уважения и покаяния, украсим храм горсткой золота, что бы подчеркнуть, как сильно мы приклоняемся перед Спасителем? – не унимался Клок. – Разве это плохо? Разве кто-нибудь от этого стал более несчастным? Наоборот!»

«Может быть копатель, который ради этой горстки полгода в пыли камни разгребал?» – предложил Шрам.

«И что? – удивился Клок. – Я на ферме вообще крыс выращиваю, которых потом апатридам отдают. Получается моя работа еще более бесполезная? Копатель то потом сам же в этот храм и придет, на который собирал. А я вот за крысами не пойду. Да и вообще, в храм мы каждый день ходим, а от раскопок выходные есть».

«Может ты и прав, – сдался Шрам, – я уже сам запутался, но что-то мне не дают покоя эти мысли».

«Что за сомнения и вопросы? – удивился Клок. – Ты как будто прослушал всё, что тебе в Путилище четырнадцать лет говорили. Согласен, я тоже не ВСЕ ПРОЦЕНТЫ информации усвоил, но всё же суть мне ясна. И сомнения ко мне не закрадываются».

Клок, как бы причмокивал, почесывая язык, после очередного и уместного употребления его нового любимого слова.

«Вот смотри, – продолжал он, – видишь, вон там, на углу дома, у канавы, партийный лекарь пытается откачать избитого партийной стражей апатрида. По твоей логике, ее жизнь еще более ничтожна, чем моя, а моя более ничтожна, чем копателя, в общем, мы втроем никчемные люди, делающие бесполезную работу».

«А на деле, лично я считаю, что никчемный в этой истории только один – тот апатрид в канаве». – Клок закончил свою мысль и выдохнул.

«Кстати, она, очень даже ничего». – добавил Клок, кивнув в сторону лекаря.

Но это был лишний жест. Шрам уже несколько минут стоял, жадно впившись взглядом, в лекаря. Ему казалось, что весь день, а может и всю жизнь, его глаза повсюду искали именно ее. Все его, казалось бы, обдуманные действия и наблюдения за жизненными картинами, даже сегодняшнее разглядывание потолка в храме – всё это, были безрезультатные попытки отыскать взглядом этого лекаря. Поэтому, как только, в его поле зрения попали её очертания, взгляд, на подсознательном уровне, приклеился к объекту. И как бы Шрам не пытался стыдливо убрать свой взгляд, что бы ни привлекать внимание и ни выглядеть глупо, мозг не позволял этого сделать.

«Ты посмотри, как выглядит!» – Клок продолжал, привлекать внимание Шрама, не обращая внимания на то, что тот и без него давно уже был прикован.

И действительно. Шрам никогда не задумывался об идеале, но сейчас он понимал, что если бы и попытался себе этот идеал обрисовать, то сознание выдало бы лицо этого лекаря. В любом случае, теперь, если бы и зашел разговор о совершенной красоте, Шрам с легкостью и, не задумываясь, мог ответить, что в девушках ему нравятся: слегка округлые формы лица, тонкий рот и средний длинны нос. Что глаза у его девушки должны быть серого цвета, где в глубине должен был прорисовываться небесный оттенок, но при этом не заполняя всё голубым отливом. Что волосы должны быть у идеальной девушки, длинные и прямые, цвета на грани пепла и морского песка. И без разницы, что все видели морской песок только на картинках, каждый бы понял, о чем говорит Шрам. Теперь, если бы у них с Клоком завязался бы спор о женщинах, Шрам мог бы с уверенностью сказать, что для совершенства, формы груди и бёдер Славы излишни пышные, а вот талия и ноги солидарно соответствуют идеалу.

Клок тоже у себя в голове оценивающе описывал лекаря, но прервал он тишину, более лаконичным выражением.

«Да, я бы с ней тоже полежал в этой канаве! – Клок радостно захрюкал и добавил. – Правда, только после того, как она отмоется от этого апатрида».

«Ты слишком циничен». – на автомате прошипел Шрам, не отрывая взгляда от объекта.

«Да я ничего не имею против апатрида, – начал оправдываться Клок, пытаясь перевести всё в шутку, – все равны, просто они сейчас, как раз, на равных копошатся в этой канаве, а сегодня дождь какой был – за час не отмыться. Да и одинаковые они все, апатриды эти. Этот вон, может уже месяц как представился, и горит себе спокойно в гиене огненной, а она тискает его, таскает… не эстетично как-то».

«Плевать, на апатрида.– опять на автомате прошипел Шрам – мне интересней…»

Фраза была явно не закончена, но Клок решил не уточнять подробностей, тем более что сейчас он уже заметил, как Шрам смотрит на лекаря.

«А еще говорят, что гипнозом, только бездуховные апатриды обладают, – хотел пошутить Клок, но не решился и сам себе в мыслях подыграл, – нужно следить за нашими кошельками, так же как Шрам за лекарем…»

Постояв так с минуту, наблюдая кто за лекарем, кто за карманом Шрама, сеанс группового гипноза всё же был нарушен Клоком.

«Тебя сейчас партийная стража заберет, – начал Клок, – ты так пялишься, как будто сожрать её хочешь».

Шрам пришел в себя.

«Ничего не могу с собой поделать, – опомнился он, – действительно идеальная».

«Ну, что-то поделать всё же нужно, ты уже минут пять ее взглядом сверлишь. Иди, познакомься, что ли. А то она уйдет скоро… через час… или два, – Клок явно издевался, – а ты так и будешь стоять тут парализованный».

«Хотя, это тоже тактика, – взбодрился Клок, и решил всё же занять позицию шутника, – лекари, ведь, всем больным и убогим помогаю. Паралич, как известно болезнь, к тому же выглядишь ты сейчас весьма убого. Ты прав, у тебя есть все шансы. Сейчас она, наверное, бросит умирающего и кинется к тебе. По виду – тебе нужнее».

«Не думаю. – Шрам был не в состоянии оценить шутку друга. – И не говори так громко, она может услышать».

Но она не слышала.

Лекарь была усердно занята своим делом. Тем делом, которым ей было положено заниматься по завету Спасителя и решению партийных служителей.

Шрам продолжал пристально смотреть и восхищаться. Потрясающий пример, того, как Спаситель не ошибается, определяя нам путь. Пример того, что все занимают именно своё место. Идеальная. Но уже не во внешних качествах, а в любви к своему предназначению, в истинном сосредоточении на деле.

Лекарь сидела в грязи, держа на коленях голову апатрида. Она уже наложила бинты, зафиксировала руку, и сейчас зашивала рваную рану на голове пациента. При этом сам апатрид не вызывал у Шрама чувства жалости. Он не стонал, не просил о помощи и не был маленьким беззащитным ребенком, сам по себе, вызывающий чувство животного сострадания.

Но всё же было понятно, что лекарь, по настоящему переживает за исход спасительной операции. По ее суетливо бегающим глазам, было видно, что в данный момент, единственное, что её беспокоит, так это не испачканная роба, не холодная вода в луже, и даже не отвращение от самого апатрида, а только боязнь не спасти. Боязнь не сделать всё возможное.

Но апатриды, в отличие от людей весьма живучие. В какой-то момент, пациент сполз с колен лекаря и, перевернувшись на живот, что-то бубня, поднялся на колени. В этот момент, откуда то (Шрам этот момент пропустил) появилось еще два разнополых апатрида, подхватили под руки раненого и спешно повели в неизвестном направлении.

В этот момент, чувства Шрама сменились на абсолютно противоположные. Больше не было ощущения легкости и восхищения, была лишь злость. Примитивная, первобытная злость. Такая, что хотелось жечь и разрушать, а только потом разбираться в правильности содеянного.

«Эти черви сидят на наших шеях и только засоряют мир своим присутствием. – Шрам мысленно гневался на неблагодарного апатрида. – Он должен был лежать у нее в ногах и благодарить ее просто за то, что она обратила на него внимание. А за спасение.. За спасение даже не знаю, что он должен делать. Я вообще не понимаю таких жертв, ради существ, которые паразитируют за счет людей. Они не строят храмов, не молят о прощении. В отличие от этого лекаря, у них даже элементарного сострадания нет. Люди ради них работают, молятся, спасают им жизни. И что в благодарность? Ничего. Н-И-Ч-Е-Г-О. Смердящие твари».

Пока Шрам мысленно бичевал неблагодарного апатрида, лекарь, выполнив свою работу, куда-то испарилась. Когда Шрам это заметил – было уже поздно, след оборвался, и куда она направилась было непонятно.