6

Мемуары о депрессии

Профессор Хигаси часто подчеркивает: депрессия кроется в «языковом пространстве»… и подрывает основы самоощущения. Юнико Китанака, «Депрессия в Японии»^[553]

Ты ощущаешь, как истончается твое самосознание. Брюс Спрингстин, «Рожден, чтобы бежать»^[554]

Настроение и метафора

Стеклянный колпак, сущ.: сосуд, обычно сделанный из стекла, в форме колокола, который служит для накрывания предметов или для содержания газа или вакуума^[555].

В романе «Под стеклянным колпаком» Сильвия Плат выбрала странный образ. Метафоры часто делают незнакомые нам вещи понятнее, сравнивая их с чем-то более привычным. Например, понять, как ведет себя мозг под воздействием наркотиков, мы можем при помощи следующего примера: все мы видели, как жарится яйцо: оно сначала жидкое, а после затвердевает; единожды изменив форму, яйцо уже не вернется в прежнюю. Именно так одна просветительская кампания предостерегала от рисков употребления «легких» наркотиков. Мы не можем видеть, как выглядит наш мозг после наркотиков, так что последствия их употребления кажутся чем-то неосязаемым и нереальным. Депрессию тоже трудно понять. Естественно, многим из тех, кто ею страдает, кажется, что остальные не видят, что с ними что-то не так. Однако, когда Сильвия Плат решила поделиться своей историей, она сравнила свои ощущения с пребыванием под мало кому известным предметом.

Однако образ, созданный Плат, – сосуд, предназначенный для содержания вакуума, – все же обладает определенной силой. Он передает чувство удушья, а также намекает на «портативность» депрессии: ты повсюду носишь ее с собой. Как говорит ее героиня Эстер Гринвуд: «… где бы я ни находилась – на палубе лайнера или в уличном кафе в Париже или Бангкоке, – я все равно бы находилась под тем же стеклянным колпаком, варясь в собственном соку и отчаянно ища выход»^[556].

Несмотря на то, что это довольно яркий образ, он все равно понятен немногим. Может, в этом и состояла задумка. Знакомый образ мог бы показаться читателю слишком скучным для такой ужасной болезни. Сюжет из повседневной жизни рисковал привести ровно к тому, чего больше всего опасаются страдающие депрессией, – к созданию впечатления, что они не сражаются с мистическим чудовищем, а просто захандрили, что со всеми бывает. Метафоры, призванные передать смысл незнакомого понятия, в то же самое время сами могут стать слишком обыденными – неужели образ «черной собаки» Черчилля помог кому-нибудь понять, что такое депрессия? Плат, как никто, умела облекать в слова раны, наносимые жизнью: хлестко и в то же время мелодично, как в стихах из сборника «Ариэль», написанных почти перед самоубийством. В романе она использует одну метафору, чтобы объяснить другую, нагромождая образы друг на друга: «Для человека под стеклянным колпаком, опустошенного и застывшего, словно мертворожденный ребенок, сам мир является кошмарным сном»^[557].

Теперь все стало понятнее, правда?

Мемуары о депрессии как жанр и источник информации

Я начал эту книгу со сцены из романа Чимаманды Нгози Адичи «Американха». Спор между Ифемелу и ее тетей-врачом Уджу отражает главный и очень сложный вопрос, сопровождающий депрессию: действительно ли это болезнь? Мемуары о депрессии, вышедшие в последние годы, старательно ищут ответ на этот вопрос. Главную идею всех произведений можно обозначить так: не путайте мою болезнь с вашим плохим настроением: я действительно болен. Срочность донесения этого сообщения до общественности и может объяснять возросшую популярность мемуаров о депрессии. Тем не менее авторы признаются, что не только окружающие не понимают, что болезнь реальна, а что и им самим это не всегда очевидно.

Книга Уильяма Стайрона «Зримая тьма» вышла в 1990 году^[558]. К тому времени интерес к депрессии рос уже в течение четырех десятилетий, и совсем недавно был одобрен для широкой продажи «Прозак». Мемуары уже известного писателя о своей болезни были обречены на то, чтобы привлечь всеобщее внимание; так и случилось. После Стайрона разверзнулся настоящий поток подобных сочинений. Они представляют интерес как документы эпохи, отмеченной ростом случаев депрессии и применения антидепрессантов.

Какого же рода истории они рассказывают? Артур Фрэнк, будучи профессором социологии Чикагского университета, еще в 1995 году предлагал разделить сочинения о болезни на три типа. Первый – «история выздоровления»: пациент рассказывает о том, как становится самим собой и заново обретает благополучие в результате ремиссии или успешного лечения. Второй – «нарратив исканий» – как болезнь дает тому, кто ею страдает, новую цель в жизни. Третий – «хаос» – болезнь не обуздана и не имеет исправительного значения^[559]. Мемуары о депрессии имеют черты всех трех типов. Большинство сочинений содержат элементы реституции. Многие авторы нашли способ лечения, облегчивший их состояние и подаривший им ощущение надежды. Кто-то нашел и цель в жизни, и пишет свою историю, чтобы донести до тех, кто не знает депрессии, то, как она ощущается; дать тем, кто тоже страдает ею, понять: вы не одни, вас замечают, понимают и предлагают способы борьбы. Однако во многих рассказах можно встретить и то, что Фрэнк называет «хаосом». В редких мемуарах встретишь четкое ощущение найденного решения. Хаос кроется в двух проблемах. Первая: от депрессии нет стопроцентного средства. Некоторым людям везет – они сразу получают подходящее для них лечение, после которого им становится лучше, но такие случаи – скорее исключение. Терапия приносит облегчение, зачастую весьма значительное, но обычно депрессия затягивается или же происходит рецидив. Вторая: лечение само представляет собой проблему. Случаются побочные эффекты, не всегда легко устранимые, а в некоторых случаях они подрывают самоощущение пациента точно так же, как сама болезнь. Некоторые мемуары пронизаны уверенностью автора в невозможности выздоровления.

Исключением является сочинение Нормана Эндлера «Праздник тьмы» (Holiday of Darkness), написанное в 1982 году, прежде основной волны мемуаров. Книга представляет собой чистый образчик «истории выздоровления». Эндлера, психотерапевта сорока с лишним лет, в какой-то момент стали преследовать неудачи: он не смог получить грант, на который рассчитывал, ему отказала женщина, с которой он надеялся сблизиться. Однако его симптомы были несоразмерными этим потерям – Норман утратил надежду и мотивацию, часто запирался в ванной и плакал, пока в конце концов не обратился за помощью. Когда остальные средства не сработали, он попробовал ЭСТ, которая в его случае сотворила чудо. Рассказ Эндлера также имеет черты нарратива исканий: он видит своей целью рассказать о том, как излечился при помощи способа, который его страшил. Норман не просто разделял всеобщий страх перед ЭСТ, а еще и испытывал к нему профессиональную неприязнь: во время учебы он видел, как процедуре подвергали орущих людей без анестезии. Однако, преодолев страх, он был вознагражден исцелением^[560]. После чего Эндлер стал пропагандировать ЭСТ – впрочем, он не первый и не последний пациент, подвергнувшийся процедуре и в результате превратившийся в ее популяризатора. Стоит сказать, что многие отчеты о прохождении ЭСТ, включая те, что воздают хвалу лечебному воздействию процедуры, также выражают сожаление по поводу потери памяти. Однако Норман рассказывает об отлаженном механизме лечения с минимальным количеством побочных эффектов^[561]. Очень мало мемуаров о депрессии заканчиваются столь безупречным хеппи-эндом.

Надежда на выздоровление занимает значительную часть мемуаров. Авторы описывают не только непростые испытания, многие из которых граничат с отчаянием, но и пути выхода из порой даже самых, казалось бы, безнадежных случаев.