Предыдущая сцена произошла очень быстро. Между товарищами каменолома, стоявшими ближе к решетке, некоторые не поняли того впечатления, какое и они бы испытали, подобно этому неукротимому человеку, если бы им, как и ему, сказали: "Возьмись за дело палача". А другие принялись даже ворчать и громко порицать каменолома за слабость.

- Не смеет покончить с отравителем! - говорил один.

- Трус!

- Боится!

- Отступает!

Услыхав этот ропот, каменолом подбежал к решетке, открыл дверь во всю ширину и, показывая на тело д'Эгриньи, воскликнул:

- Если здесь есть кто храбрее меня, пусть он идет и прикончит его... пусть он будет палачом... Ну-ка!..

При этом предложении ропот стих. Снова в соборе воцарилась глубокая тишина. Все эти люди, которые до сих пор были разъярены, сразу стали сконфуженными, почти испуганными. Заблуждающаяся толпа начинала понимать свирепую низость поступка, который она хотела совершить. Никто не осмеливался в одиночку ударить умирающего.

В эту минуту отец д'Эгриньи испустил предсмертный хрип, руки его судорожно вытянулись, голова приподнялась и снова упала на плиты, как будто он умирал...

Габриель воскликнул с тревогой, падая на колени возле отца д'Эгриньи:

- Великий Боже! Он умер...

Странное непостоянство толпы, одинаково восприимчивой как к худому, так и к хорошему! При раздирающем возгласе Габриеля те же люди, которые несколькими минутами раньше, громко крича, требовали смерти этого человека, почувствовали себя почти растроганными... Слова "он умер" передавались из уст в уста с легкой дрожью, шепотом, в то время как Габриель одной рукой приподнимал отяжелевшую голову отца д'Эгриньи, а другой искал пульс на похолодевшей руке.

- Господин аббат, - сказал каменолом, наклоняясь к Габриелю. - В самом деле нет больше надежды?

Ответа Габриеля ожидали с тревогой среди глубокой тишины; стоявшие едва осмеливались обмениваться вполголоса несколькими словами.

- Да будет благословен Бог! - воскликнул вдруг Габриель. - Сердце его бьется.

- Сердце его бьется, - повторил каменолом, повертывая голову к толпе, чтобы сообщить ей радостную весть.

- А! Сердце его бьется! - повторила почти шепотом толпа.

- Есть надежда... мы сможем его спасти, - прибавил Габриель с выражением безграничного счастья.

- Мы сможем его спасти, - повторил машинально каменолом.

- Его можно спасти, - тихо бормотала толпа.

- Скорее, скорее, - сказал снова Габриель, обращаясь к каменолому. Помогите мне, брат мой, перенесем его в соседний дом... Там ему окажут первую помощь.

Каменолом с готовностью повиновался. В то время как миссионер поднимал отца д'Эгриньи за плечи, каменолом взял это почти безжизненное тело за ноги, и они вдвоем вынесли его с хор.

При виде грозного каменолома, помогавшего молодому священнику спасать человека, которого недавно толпа преследовала криками с требованием смерти, многие почувствовали вдруг прилив жалости... Побежденные глубоким влиянием, слова и примера Габриеля, эти люди смягчились... Кончилось тем, что всякий старался предложить свои услуги.

- Господин аббат, на кресле его будет удобнее нести, чем на руках, предложила Цыбуля.

- Хотите, я пойду поищу носилки в больнице? - сказал другой из толпы.

- Господин аббат, я вас заменю: тело слишком тяжело для вас.

- Не трудитесь, пожалуйста, - прибавил один силач, почтительно приближаясь к миссионеру. - Я его понесу сам.

- Не сбегать ли мне поискать карету, господин аббат? - сказал отчаянный гамен, приподнимая свою греческую шапочку.

- Ты хорошо придумал, - сказал каменолом. - Беги скорее, малыш.

- Но сперва спроси у господина аббата, хочет ли он, чтобы ты бежал за каретой, - сказала Цыбуля.

- Это верно, - подхватил один из присутствующих. - Мы здесь в церкви, и господин аббат должен распоряжаться. Он у себя.

- Да, да, идите скорее, дитя мое, - сказал Габриель услужливому гамену.

В то время как он проходил через толпу, чей-то голос произнес:

- У меня есть бутылка с водкой; может быть, она пригодится?

- Конечно, - живо отвечал Габриель. - Давайте ее, давайте. Мы разотрем виски больного и дадим ему понюхать спирта.

- Давайте бутылку, - кричала Цыбуля, - а главное не суйте в нее нос!

Бутылка, переходя осторожно из рук в руки, в целости и сохранности дошла до Габриеля. В ожидании кареты отца д'Эгриньи посадили на стул, в то время как многие по доброй воле заботливо поддерживали иезуита, миссионер давал ему нюхать водку. Через несколько минут крепкий напиток благотворно подействовал на иезуита: он сделал несколько движений, и глубокий вздох приподнял сдавленную грудь.

- Он спасен, он будет жить, братья мои! - закричал Габриель торжествующим голосом. - Он будет жить!

- А! Тем лучше, - сказали многие голоса.

- О да! Тем лучше, братья мои, - повторил Габриель, - потому что вы, вместо того чтобы терзаться угрызениями совести, будете вспоминать о справедливом и трогательном поступке.

Говоря это, Габриель склонил колени, и все благоговейно последовали его примеру, - так были могущественны простые, убежденные слова. В эту минуту странный случай усилил величие этой сцены. Мы говорили, что за несколько минут до того, как компания каменолома вторглась в церковь, многие служители, находившиеся там, попрятались. Двое из них забрались в орган и, скрываясь в этом убежище, невидимо присутствовали при происходившей сцене. Один из них был молодой человек, которому поручено было содержать в порядке орган; он был хороший музыкант и мог на нем играть. Глубоко тронутый неожиданной развязкой этой сцены, такой трагической поначалу, молодой человек, уступая порыву при виде коленопреклоненной толпы, не мог удержаться, чтобы не сесть за орган. И тогда что-то вроде гармоничного вздоха, сперва почти неуловимого, точно испускаемого самим огромным собором, нечто нежное, как Божественное дыхание, и легкое, как дым благовонного ладана, - поднялось и растаяло в звучных сводах. Мало-помалу эти слабые и нежные аккорды, все столь же неопределенные, перешли в неизъяснимо прелестную мелодию, религиозную, меланхолическую и вместе с тем нежную, которая поднималась к небесам, как песнь благодарности и любви. Эти аккорды были сначала так слабы, так неясны, что толпа, даже не удивляясь, постепенно стала отдаваться неодолимому влиянию восхитительной гармонии. И тогда многие глаза, сухие и суровые перед тем, оросились слезами... и много ожесточенных сердец тихо забилось, отзываясь на слова, произнесенные так нежно Габриелем.