- Какой урок?.. Какой урок? говори скорее!
- Да, господа! Мне как будто слышится сверху голос, поучающий нас: "Пейте, друзья, проматывайте деньги, обнимайте жену ближнего... ибо, быть может, ваши дни сочтены... несчастные!!!"
И с этими словами толстый Силен-ортодокс, пользуясь рассеянностью своей соседки мадемуазель Модесты, сорвал с цветущей щеки Любви звонкий и сочный поцелуй.
Пример оказался заразительным: звуки поцелуев примешались к взрывам хохота.
- Черт возьми! дьявол вас побери! - воскликнул художник, весело грозя пальцем Нини-Мельнице. - Счастье ваше, что, быть может, завтра конец света, а то бы я вам задал за то, что вы поцеловали Любовь, которая является моей любовью.
- Это ясно доказывает, о Рубенс, о Рафаэль, все преимущества холеры, которую я провозглашаю самой ласковой и общительной особой!
- И филантропкой тоже! - сказал один из собутыльников. - Благодаря ей кредиторы начинают заботиться о здоровье своих должников... Сегодня один ростовщик, которому особенно дорого мое здоровье, принес мне множество противохолерных средств, уговаривая меня ими пользоваться.
- А меня, - начал другой, - мой портной, которому я должен тысячу экю, умолял надеть фланелевый набрюшник, но я ему ответил: "О портной! изорви мой счет, и я весь _офланелюсь_, чтобы сохранить тебе заказчика, раз ты им так дорожишь".
- О, Холера! пью за тебя! - начал Нини-Мельница шутовское моление. - Ты не отчаяние... нет, ты символ надежды... да, надежды! Сколько мужей, сколько жен рассчитывали только на один, да и то неверный номер в лотерее вдовства! Явилась ты, и они воспрянули духом; их шансы на свободу благодаря тебе увеличились во сто раз!
- А жаждущие наследства! Какую благодарность испытывают они к тебе! Легкая простуда, ерунда, пустяк, и крак... в какой-нибудь час дядюшка или побочный сонаследник переходит в число почитаемых покойных благодетелей!
- А те, кто вечно ищет занять чужое место! Какой счастливой кумой является для них холера!
- И как это укрепляет клятвы в постоянстве и вечной любви, сентиментально заметила Модеста. - Сколько каналий клялись кроткой и слабой женщине любить ее до смерти и не знали, что так близки к истине и сдержат свое слово!
- Господа! - провозгласил снова Нини-Мельница... - Так как мы, быть может, накануне конца света, по словам нашего великого художника, то я предлагаю играть в мир наизнанку: пусть эти дамы ухаживают за нами, заигрывают с нами, шалят, воруют у нас поцелуи... позволяют себе всякие вольности и даже... тем хуже, черт возьми!.. пусть они даже нас оскорбляют. Да, я призываю, приглашаю меня оскорблять... Итак, Любовь, вы можете удостоить меня самым грубым оскорблением, какое можно только нанести добродетельному и стыдливому холостяку! - прибавил духовный писатель, наклоняясь к мадемуазель Модесте, которая оттолкнула его, заливаясь безумным хохотом.
Общий смех встретил нелепое предложение Нини-Мельницы. Оргия разгоралась все больше и больше.
Во время этого оглушительного смеха официант, уже приходивший несколько раз раньше и указывавший товарищам на потолок, появился еще раз с бледной, исказившейся физиономией и, подойдя к метрдотелю, тихо промолвил взволнованным голосом:
- Они пришли...
- Кто?
- Да знаете... наверх! - и он снова показал на потолок.
- А... - протянул буфетчик с озабоченным лицом. - Где же они?
- Да уж поднялись... там теперь! - качая головой с испуганным видом, сказал слуга.
- А что сказал хозяин?
- Он в отчаянии... из-за этих, - слуга кивнул на пирующих. - Он не знает, что и делать... послал меня к вам...
- А какого черта я могу сделать! - сказал метрдотель, вытирая лоб. Надо было Этого ожидать... так неизбежно должно было случиться...
- Я здесь ни за что не останусь, если это начнется!
- И хорошо сделаешь... твоя испуганная физиономия и то начинает привлекать внимание. Иди к хозяину и скажи, что, по-моему, остается только ждать, что будет дальше.
Этот инцидент остался почти незамеченным среди разраставшегося шума веселого пиршества.
Один из гостей, впрочем, не пил и не смеялся. Это был Голыш; уставившись мрачным взором в пустое пространство и чуждый всему, что происходило вокруг него, он думал о Королеве Вакханок, которая могла бы быть такой веселой и блестящей на этой сатурналии. Только одно воспоминание об этой женщине, которую он продолжал безумно любить, еще могло вывести его из постоянного отупения. Странное дело! Жак только потому и согласился участвовать в карнавале, что этот безумный пир напоминал ему последний день, проведенный с Сефизой: тот веселый ужин после бала, когда Королева Вакханок с каким-то необъяснимым предчувствием провозгласила мрачный тост за приближающуюся к Франции эпидемию:
- За Холеру! - сказала тогда Сефиза. - Пусть она пощадит тех, кому хочется жить, и пусть убьет вместе тех, кто не хочет расставаться!
Думая об этих грустных словах, Жак углубился в тяжелые воспоминания. Морок, заметив его озабоченность, громко заметил:
- Жак! ты не пьешь? или вино надоело?.. может быть, хочешь водки?.. я велю подать...
- Ни вина, ни водки я не хочу! - отрывисто ответил Жак и снова впал в мрачную задумчивость.
- И то правда! - насмешливо заговорил Морок, нарочно возвышая голос. Надо поберечься... Я с ума сошел, предлагая тебе водку... В такое время быть перед бутылкой водки не менее рискованно, чем под дулом заряженного пистолета!
Голыш сердито взглянул на Морока, усомнившегося в его смелости.
- Так я не пью водки из трусости, по-твоему? - воскликнул несчастный, затуманенный ум которого проснулся для защиты того, что он считал своим _достоинством_. - Я не пью из трусости? Так, что ли, Морок? Отвечай!
- Полноте, милейший, - прервал его один из собеседников. - Мы все доказали сегодня, что не трусы, а уж особенно вы, согласившись, несмотря на болезнь, сыграть роль Холеры!
- Господа! - продолжал Морок, видя, что всеобщее внимание сосредоточилось на нем и на Голыше. - Я пошутил, так как если бы мой товарищ имел неосторожность принять мое предложение, он бы проявил не отвагу, а безумие... К счастью, он благоразумно отказался от этой опасной шутки, и я...
