Нет, нет! Благодаря нравственным правилам всех веков, всех народов, всех философских учений, благодаря постепенному развитию человечества, чувства милосердия, преданности и братства сделались у людей почти прирожденными инстинктами и сами собой развиваются у человека, особенно если он пользуется условиями сколько-нибудь счастливой жизни, для которой он создан Богом.
Нет, нет! Не только между ультрамонтанами, как хотят уверить некоторые интриганы и крикуны из их партии, сохранились самоотречение и самоотверженность. И в теории и на практике Марк Аврелий стоит святого Иоанна. Платон - святого Августина, Конфуций - святого Иоанна Златоуста. С древних времен до наших дней _материнство, дружба, любовь, наука, слава, свобода_ проповедовались, - если отрешиться от религиозной нетерпимости, целым рядом славных деятелей и достойных поклонения мучеников за идею, которых можно сравнить со святыми и мучениками, занесенными в календари. Да, повторяем, никогда монашествующая братия, хвастающая своим самоотречением, не сделала для людей больше, чем сделали в ужасное время эпидемии холеры эти молодые весельчаки, прелестные, кокетливые женщины, художники-язычники, ученые-пантеисты, доктора-материалисты!
Прошло два дня, с тех пор как княгиня де Сен-Дизье была у сирот. Десять часов утра. Ночные дежурные передавали дежурство дневным добровольцам.
- Ну что, господа, как дела? - спрашивал один из вновь прибывших. - Не уменьшился подвоз больных за ночь?
- Нет, к несчастью... Врачи говорят, что эпидемия достигла высшей точки.
- Остается надеяться, что она теперь начнет уменьшаться!
- А из числа тех, кого мы пришли сменять, нет заболевших?
- Нас было одиннадцать, а осталось девять.
- Грустно... А кто заразился?
- Одна из жертв... молодой офицер, кавалерист в отпуску... двадцати пяти лет... Его поразило вдруг... Через каких-нибудь четверть часа он был готов... Это нас ужасно поразило, хотя подобные вещи случались и раньше.
- Бедный молодой человек!
- И какой он был мастер утешать и поднимать дух больных... Многих, заболевших скорее от страха, ему удалось совсем поставить на ноги...
- Жаль беднягу... Зато какая благородная смерть! Она не менее мужественна, чем смерть в битве!
- Да, с ним в усердии и мужестве может, пожалуй, потягаться только тот священник с ангельским лицом, которого зовут аббатом Габриелем. Он тоже почти без отдыха переходит от одного больного к другому, ухаживая за всеми. Никого-то он не забудет! Его утешения исходят из глубины сердца, а вовсе не являются заученными банальностями, произносимыми из профессионального долга. Я видел, как он оплакивал смерть одной несчастной, которой сам и глаза закрыл после ужасной агонии. Ах! Если бы все священники походили на него!
- Еще бы! Что может быть достойнее хорошего священника!.. Ну, а другая жертва?
- Ах, какая ужасная смерть... Не будем об этом говорить... И без того эта потрясающая картина стоит у меня перед глазами.
- Холера?
- Если бы только она, я не испугался бы так этой смерти.
- Что же это за смерть?
- Ужасная история!.. Дня три тому назад сюда привезли человека, заболевшего холерой... Вы, верно, слыхали о нем? Это укротитель зверей Морок, на представления которого в Порт-Сен-Мартен сбегался весь Париж.
- Как же, помню. Еще он разыгрывал пантомиму с участием прирученной черной пантеры.
- Ну да! Я сам был на том представлении, когда какой-то индус, говорят на пари, убил эту пантеру... Ну вот у этого самого Морока, кроме холеры, оказалась еще ужасная болезнь!
- Какая же?
- Бешенство!
- Он взбесился?
- Да... он признался, что за несколько дней до этого его укусила одна из его сторожевых собак. К несчастью, признание было сделано уже поздно, после страшного приступа, стоившего жизни несчастному, которого мы оплакиваем.
- Как же это произошло?
- Морок занимал комнату вместе с тремя другими больными. Вдруг в припадке бешенства он вскочил с ужасными криками... и как безумный бросился в коридор... Несчастный наш товарищ побежал к нему и хотел его схватить. Борьба довела бешенство Морока до страшных пределов; он бросился на нашего товарища, старавшегося его удержать, начал его кусать, грызть... и затем упал в конвульсиях.
- В самом деле ужасно... И, несмотря на помощь, жертва Морока?..
- Умер сегодня в страшных мучениях. От этого потрясения у бедняги сделалось острое воспаление мозга.
- А Морок умер?
- Не знаю... Его должны были снести в госпиталь связанного, воспользовавшись его обессиленностью после припадка. Пока его заперли в комнате наверху.
- Но он безнадежен?
- Вероятно... врачи дают ему не более суток.
Беседующие находились в большой комнате первого этажа, служившей приемной для добровольных санитаров, окна которой выходили на двор.
- Боже! Посмотрите-ка! - воскликнул один из собеседников, выглянув в окно. - Какие прелестные девушки вышли из этой красивой кареты... И как они похожи... Вот удивительное сходство!
- Верно, близнецы... Бедняжки, они в трауре... наверно, оплакивают смерть отца или матери?
- Кажется, они идут сюда...
- Да... входят на крыльцо...
Вскоре в приемную вошли Роза и Бланш, робкие, взволнованные, но с огнем лихорадочной решимости в глазах.
Один из мужчин, сжалившись над их смущением, подошел к ним и с любезной предупредительностью спросил:
- Что вам угодно, сударыни?
- Здесь больница улицы Белой Горы? - спросила Роза.
- Здесь, мадемуазель.
- Дня два тому назад сюда была привезена одна дама, Августина дю Грамблей. Можем ли мы ее видеть?
- Я должен вам заметить... мадемуазель... что посещение больных далеко не безопасно.
- Мы желаем видеть очень близкого и дорогого нам друга! - заметила Роза кротким, но твердым голосом, который достаточно говорил о презрении к опасности.
- Я не могу вам сказать, здесь ли эта дама... Но если вам угодно будет войти сюда налево, вы застанете в кабинете сестру Марту, которая может дать нужные сведения.
- Благодарю вас, месье! - сказала Бланш, грациозно кланяясь, и обе сестры вошли в указанную им комнату.
- Поистине они прелестны! - сказал их собеседник, провожая сестер взором. - Жаль будет, если...
