- Ну и что же? - спросил Дагобер.
Агриколь печально покачал головою и продолжал:
- По одному взгляду на лицо господина Гарди я понял, что все пропало. Он обратился ко мне и кротким, но вполне твердым голосом сказал:
- Я понимаю и извиняю причину вашего появления здесь. Но я решил кончить мою жизнь в молитве и уединении. Я принял это решение по собственному желанию для спасения души. Впрочем, скажите вашим товарищам, что я распорядился так, что они сохранят обо мне доброе воспоминание.
Я хотел говорить, но он меня перебил:
- Бесполезно... мое решение неизменно... не пишите мне: письма останутся без ответа. Я хочу весь погрузиться в молитву... Прощайте, я устал с дороги...
Это была правда. Он был бледен, как привидение; мне даже показалось, что глаза у него стали, как у помешанного. Его было трудно узнать, настолько велика казалась перемена даже со вчерашнего дня. Рука, которую он протянул мне на прощание, была суха и горяча. В это время вошел аббат д'Эгриньи.
- Отец мой, - обратился к нему господин Гарди, - будьте любезны, проводите господина Агриколя Бодуэна, - и, махнув мне рукой, он вышел из комнаты.
Все кончено, он навеки для нас потерян.
- Да, - сказал Дагобер. - Они околдовали его, эти черные рясы, как и многих других...
- Я с господином Дюпоном вернулся в Париж в полном отчаянии... продолжал Агриколь. - Вот что сделали эти ханжи, с господином Гарди... с таким великодушным человеком, дававшим возможность тремстам трудолюбивым рабочим жить в радости и счастьи; он улучшал их нравы, развивал их ум, и весь этот маленький мирок, Провидением которого он являлся, благословлял его... А теперь он навеки обрек себя на мрачную, бесплодную созерцательную жизнь.
- О! Эти черные рясы!.. - сказал Дагобер с дрожью и не скрывая непреодолимого ужаса. - Чем дальше, тем больше я их боюсь... Ты сам видел, что они сделали с твоей матерью... видишь, что они сделали с господином Гарди. Ты помнишь их заговоры против наших бедных сироток, против великодушной мадемуазель де Кардовилль... О! Эти люди очень могущественны... Я предпочел бы сражаться с каре русских гренадеров, чем с дюжиной этих сутан... Однако довольно, у меня и без этого много забот и горя.
Видя удивление Агриколя, Дагобер бросился ему на шею, повторяя задыхающимся голосом:
- Нет... нет... я не могу больше молчать, сердце переполнено... Да и кому, кроме тебя, я могу довериться?
- Отец... Ты меня пугаешь! Что случилось?
- Знаешь, право, не будь тебя да моих бедных малюток, я бы лучше пулю себе в лоб пустил, чем видеть то, что я вижу, а главное - бояться того, чего я боюсь...
- Чего же ты боишься, батюшка?
- Не знаю, что делается с маршалом, но он страшно пугает меня...
- Но ведь после разговора с мадемуазель де Кардовилль...
- Да... ему было получше... Добрые слова мадемуазель де Кардовилль точно пролили бальзам на его раны. Присутствие молодого принца тоже как будто его развлекло... он не казался более таким озабоченным, и это отразилось и на бедных девочках... Но вот уже несколько дней... точно какой-то демон снова привязался к этой семье... просто голову потерять можно... Я уверен, что прекратившие было приходить анонимные письма (*15) вновь возобновились...
- Какие письма, батюшка?
- Анонимные.
- О чем же?
- Ты знаешь ненависть маршала к этому изменнику д'Эгриньи. Конечно, когда он узнал, что этот предатель здесь... что он преследовал его дочерей, как преследовал и их мать до самой смерти... что он сделался монахом... я думал, что маршал сойдет с ума от бешенства и гнева... Он хотел непременно увидаться с изменником, но я его успокоил несколькими словами: "Ведь он теперь священник, вы можете оскорблять и колотить его сколько угодно, но он с вами драться не пойдет. Да, право, на него и плюнуть-то не стоит; начал он с того, что сражался против своей родины, а кончил тем, что стал гнусным святошей". - "Да должен же я его наказать за смерть жены и отомстить за зло, причиненное моим детям!" - восклицал с гневом маршал. - "Ведь вы знаете, что за нас; говорят, может отомстить только закон... мадемуазель де Кардовилль подала на этого предателя жалобу за то, что он хотел упрятать ваших дочерей в монастырь. Остается только ждать".
- Да, - с грустью заметил Агриколь, - и, к несчастью, доказательств против д'Эгриньи нет. Адвокат мадемуазель де Кардовилль говорит, что эти святоши орудовали так ловко, что существенных доказательств не имеется и очень может быть, что жалоба будет оставлена без последствий.
- Это же говорит и маршал... И такая несправедливость бесит его еще больше.
- Он должен относиться с презрением к подобным негодяям.
- А анонимные письма?
- Что вы хотите сказать?
- А вот я тебе расскажу: маршал, как честный и благородный человек, когда первый пыл его гнева прошел, решил, что действительно, если изменник перерядился в святоши, нападать на него все равно, что нападать на женщину или на старика. Он решил забыть презренного и на этом успокоился. Но тогда начали приходить по почте анонимные письма, которые пытались всевозможными средствами пробудить и разъярить гнев маршала на предателя, напоминая все то зло, которое аббат д'Эгриньи причинил ему и его близким. Наконец, маршала упрекали в том, что он стал низким человеком, если не мстит этому ханже, который преследовал его жену и детей и который каждый день нагло смеется над ним.
- Ты не подозреваешь, отец, кто может быть автором этих писем?
- Абсолютно нет... и это сводит меня с ума... Несомненно, их пишут враги маршала... а у него одни только враги: черные рясы.
- Но, батюшка, если в этих письмах восстанавливают маршала против аббата д'Эгриньи, значит, они не могут быть написаны ими.
- Я так же думал.
- Какая же может быть цель этих анонимных посланий?
- Цель ясная! - воскликнул Дагобер. - Маршал - вспыльчивый, горячий человек; отметить предателю у него тысячи причин... Он не может действовать против него сам, закон тоже бездействует... Остается только забыть и презирать... к чему он и стремится. Но эти дерзкие вызывающие письма своими оскорблениями и насмешками ежедневно разжигают его законную ненависть. Тысяча чертей! Право, у меня голова не слабее, чем у других... но я чувствую, что сам могу помешаться от этой игры...
