- А... ты полюбил... серьезно?
- Видишь ли, милая Горбунья... Я эти четыре дня просто не живу... то есть живу одной этой любовью!
- Всего четыре дня, как ты влюблен?
- Не больше!.. но время здесь ничего не значит!
- И она очень хороша?
- Брюнетка... талия нимфы... бела, как лилия... голубые глаза... вот такие громадные... и такие же добрые... такие же кроткие, как твои!
- Ты мне льстишь, Агриколь!
- Нет, нет, напротив, я льщу Анжели... [от фр. "ange" - ангел] ее так зовут... Не правда ли, прелестное имя, милая Горбунья?
- Да... прелестное... - отвечала бедняжка, с горестью сравнивая это изящное имя с насмешливой кличкой _Горбунья_, как называл ее Агриколь, не задумываясь над этим. Она продолжала с каким-то ужасным спокойствием: Анжель... да, прелестное имя!
- Представь же себе, что это имя является подлинным отображением не только лица, но и ее сердца! Одним словом, у нее ангельское сердце... пожалуй, достойное сравнения с твоим...
- У нее мои глаза... мое сердце... удивительное сходство со мной! сказала Горбунья, улыбаясь.
Агриколь не заметил иронии, отчаяния, скрывавшейся в словах Горбуньи, и с искренней нежностью продолжал:
- Неужели ты думаешь, что я мог бы серьезно полюбить девушку, если бы в ее сердце, характере и уме не было сходства с твоими?
- Полно... брат... - сказала Горбунья с улыбкой.
Да, у несчастной хватило мужества улыбнуться!
- Полно... ты что-то сегодня склонен к комплиментам! Где же ты познакомился с этой милой особой?
- Она просто-напросто сестра одного моего товарища. Мать ее заведует нашей бельевой. Ей понадобилась помощница... и так как в нашем объединении при найме отдают предпочтение родственникам его членов, то госпожа Бертен - это имя матери моего товарища - и выписала свою дочь из Лилля, где она жила у тетки. Всего пять дней, как она появилась в бельевой... В первый раз, когда я ее увидал... на вечернем собрании... я просидел с ней и с ее матерью и братом целых три часа... Тут-то я и почувствовал, что меня задело за живое... На другой день... еще больше... и дошло до того, что я совсем обезумел и решил жениться... если ты мне посоветуешь... И знаешь... ты, может быть, удивишься?.. а между тем все зависит от тебя: я буду просить позволения у отца и матери только после того, как ты выскажешься!
- Я тебя не понимаю, Агриколь!
- Ты знаешь, какое безусловное доверие я питаю к исключительной чуткости твоего сердца. Сколько раз ты мне говорила: "Агриколь, берегись такого-то, люби этого... этому можешь доверять", и ты никогда не ошибалась. Ну, так и теперь - ты должна мне оказать эту услугу... Ты попросишь мадемуазель де Кардовилль отпустить тебя, мы отправимся на фабрику... я тебя познакомлю с госпожой Бертен и с ее дочерью; они знают, что я на тебя смотрю, как на дорогую сестру... И, судя по тому, понравится тебе Анжель или нет, я или посватаюсь или нет... Может быть, это ребячество, но иначе я не могу.
- Хорошо... - сказала Горбунья с геройским мужеством, - я увижу Анжель и скажу тебе о ней свое мнение... и совершенно искренне... слышишь?
- Я в этом уверен... когда же это будет?
- Надо спросить мадемуазель де Кардовилль, когда я не буду ей нужна... тогда я тебя уведомлю...
- Спасибо, голубушка Горбунья, - горячо сказал Агриколь. Затем с улыбкой прибавил: - Возьми с собой все свое здравомыслие... до лучших дней!
- Не шути, брат мой... - грустным и серьезным тоном промолвила Горбунья. - Все это очень важно... Речь идет о счастье всей жизни...
В эту минуту в дверь тихонько постучались.
- Войдите, - сказала Горбунья.
В комнату вошла Флорина.
- Мадемуазель просит вас, если вы не замяты, пожаловать к ней, сказала она Горбунье.
Та встала и спросила Агриколя:
- Может быть, ты подождешь меня... Я спрошу у мадемуазель де Кардовилль, когда мне можно отлучиться, и передам тебе ее ответ.
Говоря это, молодая девушка вышла, оставив Агриколя с Флориной.
- Я бы очень желал поблагодарить мадемуазель де Кардовилль сегодня же... но боюсь ее побеспокоить, - сказал Агриколь.
- Она сегодня не совсем здорова и никого не принимает, - ответила Флорина. - Но, когда мадемуазель поправится, я уверена, что она с удовольствием встретится с вами!
Горбунья вернулась и сказала кузнецу:
- Приходи, если можешь, завтра в три часа, чтобы у тебя не пропал весь день; мы отправимся на фабрику, а вечером ты проводишь меня домой.
- Отлично... значит, завтра в три часа?
- Завтра в три часа!
Вечером того же самого дня, когда в особняке воцарилась полная тишина, Горбунья, остававшаяся с мадемуазель де Кардовилль до десяти часов, вошла в спальню, заперла дверь и, почувствовав, наконец, что она одна и что нет необходимости сдерживаться, упала на колени перед креслом и залилась слезами... Девушка плакала долго... очень долго. Наконец, когда источник горьких слез, казалось, иссяк, она подошла к письменному столу, вынула из тайника тетрадь, которая накануне была просмотрена Флориной, и почти половину ночи писала в ней.
11. ДНЕВНИК ГОРБУНЬИ
Как мы уже сказали, Горбунья часть ночи писала в тетради, найденной накануне Флориной. Последняя, пробежав наскоро несколько страниц, не решилась похитить рукопись до получения категорического приказа от лиц, которые ее заставляли так действовать и кому она должна была сообщить о содержании тетради.
Объясним существование этой рукописи, прежде чем познакомим с ней читателя.
Первое слово в этой тетради было написано в тот день, когда Горбунья поняла, что любит Агриколя. Горбунья была по природе общительна, но из страха показаться смешной - этот страх, болезненно преувеличенный, был единственной слабостью бедняжки - она никому не решалась доверить роковую страсть, кроме бумаги, немого свидетеля робких или раненых душ, терпеливого, холодного, тихого и немого друга, который если не отвечает на мучительные жалобы, зато выслушивает их и никогда не забывает. Когда ее сердце было переполнено волнениями, то сладкими и грустными, то горькими и безнадежными, бедная работница находила меланхолическую прелесть в своих одиноких, немых излияниях, облеченных то в поэтическую, простую и трогательную форму, то писанных наивной прозой. Постепенно она привыкла не ограничивать свои признания только тем, что касалось Агриколя. Тут же записывала она те мысли, какие у нее являлись при виде красоты, счастливой любви, материнства, богатства и горя, и они носили настолько сильный отпечаток ее личности, столь несчастливо необычной, что она никогда не осмелилась бы открыть эти мысли Агриколю.
