- Тогда извините, - кротко заметил Джальма.

- А впрочем... - продолжал Роден, как бы сам с собою, - почему бы и нет?

И, обращаясь к принцу, он прибавил:

- В самом деле? Вы будете так добры? Я не смел бы попросить вас об этой услуге.

С этими словами Роден подал письмо, и Джальма начал чтение:

- "Ваше сегодняшнее посещение дворца Сен-Дизье, о котором мне передали, является новым вызовом с вашей стороны.

Вот последнее предложение, которое я вам делаю. Быть может, оно будет столь же бесполезно, как мое вчерашнее посещение улицы Хлодвига.

Я сказал вам после долгого и тяжелого объяснения, что напишу вам. Я держу свое слово: вот мой ультиматум.

Еще одно предостережение: берегитесь... Если вы будете упрямиться и продолжать неравную борьбу, вас ждет ненависть тех, кого вы безумно вздумали защищать. Погубить вас в их глазах есть тысяча способов. Их убедят, что вы принимали участие в заговоре, который теперь открываете не из великодушия, а из алчности".

Хотя Джальма хорошо понимал, что малейший вопрос будет большой нескромностью, он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на Родена, читая эти строки.

- Ну, да, Боже мой! Речь обо мне... только обо мне. Видите, - иезуит с этими словами указал на свое нищенское платье, - видите... меня обвиняют в алчности.

- Кого же вы защищаете?

- Кого? - Роден притворился смущенным. - Кого?.. Гм... гм... я вам скажу... это... ну, бедняков... без всяких средств... людей низкого происхождения, но людей порядочных... на их стороне только правота... на процессе... имеются очень сильные и могущественные враги, стремящиеся их уничтожить... Ну конечно, я сам, как человек бедный и ничтожный, должен был встать на сторону бедных и несчастных... это ведь вполне понятно?.. Но, прошу вас, продолжайте.

Джальма возобновил чтение:

- "Продолжая быть нашим врагом, вы подвергаетесь опасности со всех сторон. Ваши друзья или, лучше сказать, те, кого вы одурачили, поймут, что ваше бескорыстие необъяснимо, а потому и невероятно, - как понимаю это я, - и ясно, что за ним скрывается какая-нибудь задняя мысль, основанная на корыстных расчетах.

Но в этом случае... вы можете получить от нас гораздо больше... Там вы рассчитываете на будущую благодарность ваших друзей, а здесь вам дают деньги в руки - это вернее. Словом, вот чего мы от вас требуем: сегодня же раньше полуночи вы должны уехать из Парижа и полгода не возвращаться".

Джальма снова с изумлением взглянул на Родена.

- Очень просто, - пояснил последний, - в течение этого времени будет идти процесс моих друзей, и их хотят лишить моей помощи. Понимаете? Роден говорил с горьким негодованием. - Простите, что я вас прерываю, но такое бесстыдство взорвет кого угодно. Прошу вас, продолжайте.

- "Чтобы мы были уверены, что вас не будет в Париже в течение шести месяцев, вам надлежит поселиться у нашего друга в Германии. Пользуясь самым широким гостеприимством, вы обязуетесь до окончания срока его не покидать".

- Добровольное заключение, - заметил Роден.

- "При этом условии вы будете получать ежемесячно по тысяче франков. Десять тысяч вы получите в момент отъезда из Парижа и двадцать тысяч через полгода, когда вернетесь. У вас будут достаточные гарантии. Наконец, спустя шесть месяцев вам будет предложено место столь же независимое, как и почетное".

Джальма невольно прервал чтение негодующим жестом, но Роден сказал ему:

- Прошу вас, продолжайте... это позволит вам понять, что происходит в нашем цивилизованном обществе.

Джальма продолжал:

- "Вы достаточно хорошо знаете ход дела, чтобы понять: мы желаем удалить вас не как опасного, а просто как надоедливого врага. Не будьте ослеплены первым успехом. Последствия вашего доноса будут замяты, так как он был клеветническим, а следователь жестоко поплатится за бессовестное пристрастие. Вы можете воспользоваться этим письмом, как будет вам угодно. Мы знаем, кому пишем, что пишем и как пишем. Вы получите это письмо в три часа. Если в четыре часа у нас не будет от вас полного согласия, написанного на этом же письме... война возобновится... и не завтра, а сегодня вечером".

Окончив чтение, Джальма вопросительно взглянул на Родена.

- Вы позволите мне позвать Феринджи? - спросил тот.

Говоря это, он позвонил, и метис вошел.

Роден взял письмо из рук Джальмы, разорвал его на мелкие куски, скатал в шарик и, подавая его метису, сказал:

- Вы отдадите это подателю и прибавите, что таков мой единственный ответ на низкое и дерзкое послание... слышите, так и скажите: на низкое и дерзкое послание...

- Слушаюсь! - ответил метис, уходя.

- Быть может, эта борьба будет для вас опасна, отец мой? - сочувственно заметил индус.

- Может быть, и опасна. Но я поступаю не как вы... я не хочу убивать своих врагов за то, что они низки и злобны... нет... я хочу победить их... пользуясь покровительством закона... Берите пример с меня...

Заметив, что черты принца снова приняли мрачное выражение, Роден прибавил:

- Простите... я не буду ничего больше вам советовать... может быть, я неправ... но мы должны в этом случае положиться на решение вашей достойной покровительницы... Я увижу ее завтра... и если она согласится... я назову вам ваших врагов... если Же нет... то нет.

- А эта женщина... вторая мать... обладает таким характером, что я могу положиться на ее суждение? - спросил Джальма.

- Она? - воскликнул Роден, сложив руки и продолжая все с большей и большей горячностью и увлечением: - Она... да это олицетворение всего честного, благородного и отважного на земле! Она... Ваша покровительница! Если бы вы были действительно ее родным сыном... и она бы любила вас со всей страстью материнской любви... и если бы вам пришлось выбирать между низостью и смертью... она бы сказала вам: "Умри!" с тем, конечно, чтобы умереть с вами.

- О! благородное создание!.. такова была и моя мать! - с увлечением воскликнул Джальма.

- Она... - продолжал со всевозрастающим жаром Роден, подходя ближе к дверям теплицы и бросая искоса беспокойный взор на штору, - она ваша покровительница! Это сама честность, прямота и мужество!.. Прежде всего честность!.. Да, это рыцарская прямота великодушного мужчины, соединенная с гордым достоинством женщины, никогда... слышите ли... никогда в жизни не сказавшей ни слова неправды! Мало этого, она не только никогда не скрывает ни единой мысли, но скорее бы умерла, чем прибегла к какой-либо мелкой хитрости или притворству, обычным для всех женщин уже просто из-за их общественного положения.