Горбунья достигла улицы Сен-Мерри. После открытия заговора улицы Прувер в этом многолюдном квартале число полицейских агентов было значительно увеличено.
Когда Горбунья со своей тяжелой ношей проходила быстрым шагом мимо одного из полицейских, сзади нее послышался звон двух упавших на землю пятифранковых монет. Монеты эти были подброшены какой-то следовавшей за нею толстой женщиной в черном платье, которая сейчас же подозвала к себе жестом полицейского, показала ему на деньги и что-то шепнула, указав на торопливо уходящую Горбунью. Затем толстая женщина быстро пошла по улице Бриз-Миш.
Полицейского поразили, вероятно, слова госпожи Гривуа (так как это была она), потому что, подняв монеты, он побежал за Горбуньей, крича ей вслед:
- Эй, вы, там!.. Стойте!.. Слышите... Женщина... стойте!..
При этих возгласах несколько человек оглянулось и остановилось. На этих многолюдных улицах достаточно группы из двух-трех человек, чтобы через несколько минут собралась большая толпа.
Не подозревая, что крики сержанта относились именно к ней, Горбунья торопилась дойти поскорее до ломбарда, стараясь проскользнуть в толпе как можно незаметнее, из страха грубых и жестоких насмешек над своим уродством, которые слишком часто ее преследовали. Вдруг она услышала, что ее догоняют несколько человек, и чья-то рука грубо опустилась ей на плечо.
Это был сержант и еще один полицейский, прибежавший на шум.
Удивленная и испуганная Горбунья обернулась. Ее уже успела окружить толпа, отвратительная чернь, - праздношатающиеся босяки, нахальные бездельники, в которых нищета и невежество развили лень и скотские инстинкты. В этом сброде почти никогда не встретишь ни одного ремесленника, так как все трудолюбивые рабочие в такое время заняты в своей мастерской или на наемной работе.
- Эй, ты!.. Не слышишь, что ли? Ты, видно, как собака Жаи де Нивель! кричал полицейский, так грубо схватив Горбунью за руку, что она невольно уронила ношу.
От ужаса несчастная девушка задрожала и побледнела. Она стала центром внимания насмешливых, нахальных, дерзких взглядов, на всех этих неприятных, грязных физиономиях она увидела лишь выражение циничной, наглой насмешки.
Полицейский обошелся с ней очень грубо. Правда, особенного доверия ему не могла внушить маленькая, бедная, перепуганная, уродливая девушка, с истомленным от горя и нужды лицом, нищенски одетая, несмотря на зиму, да еще запачканная в грязи, мокрая от растаявшего снега; по вечному, несправедливому закону, бедность всегда внушает недоверие. Полицейский сурово спросил:
- Постой-ка минутку, любезная... Ты, видно, очень уж торопишься, что теряешь деньги и не удосуживаешься даже их поднять?
- Не деньгами ли у нее горб-то набит? - послышался хриплый голос торговца спичками, отвратительного субъекта, развращенного с детских лет.
Эта шутка возбудила смех, крики и гиканье толпы, которые довели до крайнего предела ужас и смущение Горбунье Еле-еле смогла она вымолвить слабым голосом в ответ полицейскому, подававшему ей две серебряные монеты:
- Но, господин... это не мои деньги...
- Вы лжете... Одна очень почтенная дама видела, как они выпали из вашего кармана?
- Уверяю вас, господин, что нет, - отвечала с трепетом Горбунья.
- А я вас уверяю, что вы лжете, - утверждал полицейский. - Еще эта дама сказала мне, заметив ваш преступный, испуганный вид: "Посмотрите на эту маленькую горбунью, которая бежит с большим свертком. Она роняет деньги и даже не поднимет их. Как хотите, это подозрительно!"
- Сержант! - хриплым голосом заметил продавец спичек. - Эй, сержант!.. Не верьте ей... пощупайте-ка ее горб... у нее... должно быть, там склад вещей... Я уверен, что она прячет туда сапоги, и плащи, и дождевые зонтики... и стенные часы!.. Я слышал, как у нее что-то в спине звонило... в ее выпуклостях!
Новый смех, новое гиканье, новые крики толпы, всегда безжалостно-жестокой ко всем, кто страдает и молчит. Сборище все увеличивалось, слышались дикие возгласы, пронзительные свистки и площадные шутки.
- Эй... пропустите-ка посмотреть... ведь это даром!
- Не толкайтесь... я за свое место заплатил!
- Поставьте ее, эту девку, на что-нибудь высокое, чтобы ее было видно.
- Правда, мне уже все ноги отдавили, а расходы тут не окупятся!
- Показывайте же горбунью, а не то деньги назад!
- Подайте ее сюда!
- Тащите эту раздутую уродину!
- И пусть она сдохнет!
Представьте себе весь ужас положения впечатлительной, доброй сердцем девушки, с ее возвышенным умом и робким, скромным характером, вынужденной выслушивать грубый вой праздной толпы. Она была одна среди всего этого сброда и только двое полицейских охраняли ее с обеих сторон. Но она еще не понимала, какое ужасное обвинение возвели на нее. Узнать пришлось скоро: полицейский грубо указал ей на узел с вещами, который она держала в руках, и отрывисто спросил:
- Что у тебя там?
- Месье... это... я иду...
От страха несчастная Горбунья путалась и заикалась, не будучи в состоянии произнести ни слова толком.
- И это все, что ты можешь ответить? Нечего сказать, немного... Ну, пошевеливайся... вытряхивай потроха из узла...
И с этими словами полицейский при помощи сержанта развязал сверток и принялся перечислять вещи, по мере того, как их вынимал.
- Черт возьми! простыни... прибор... серебряный кубок... шаль... шерстяное одеяло... Спасибо... Добыча недурна. Тебе на этот раз посчастливилось... Одета как тряпичница, а имеет серебро! Ни больше, ни меньше!
- Эти вещи не ваши? - спросил сержант.
- Нет, месье... - отвечала Горбунья, совершенно теряя силы. - Но я...
- Ах ты, гадкая горбунья! Ты воруешь вещи, которые стоят больше тебя самой!
- Я... ворую! - воскликнула Горбунья, всплеснув руками; она теперь поняла, в чем ее обвиняли. - Я!.. воровать!..
- Стража! Вот и стража! - послышалось в толпе.
- Эй вы! Пехотинцы!
- Пехтура!
- Пожиратели бедуинов!
- Место сорок третьему верблюжьему полку!
- Они привыкли на горбах ездить!
Среди этих криков и плоских шуток сквозь толпу с усилием пробивались два солдата и капрал. В отвратительной густой толпе видны были сверкающие штыки и дула ружей.
