Вечером Шелленберг, хромая на всякий случай на обе ноги, шел по лестнице в самом дурном расположении духа. По какай-то прихоти судьбы женщинам Шелленберг не нравился и кокаин на капризной кубинской земле не рос. Шелленберг шел по лестнице и, скрипя новыми зубами, думал о смысле жизни. Пока он окончил мысль, начатую на полпути между первым и вторым этажом, бывший шеф контрразведки с удивлением обнаружил, что попал на чердак.
Совершенно неожиданно к нему подошла заросшая личность в форме НКВД и на ломанном немецком поинтересовалась:
- Вы не скажете, как пройти в библиотеку?
- До Арбата на метро, а там пешком, - неожиданно для себя четким металлическим голосом справочного бюро ответил Шелленберг. Заросшая личность холодно посмотрела на него из-под поросшего мхом козырька фуражки.
- Ты что за птица? - спросил Шелленберга лейтенант НКВД Помордайский, присланный специально из Москвы для того, чтобы контролировать работу Штирлица.
- Не знаю, - прошелестел Шелленберг, перепуганный до сползания галифе.
Лейтенант Помордайский достал из кармана маузер и мрачно стал им поигрывать. Шелленберг облегченно вздохнул и подтянул галифе. Маузеров он не боялся - чего его бояться, им как не бей, больше двух зубов не выбьешь. Это знали все в Рейхканцелярии, даже беззубый Кальтенбрунер, с рождения пользовавшийся протезами. У Штирлица, например, маузеров было шесть. Со временем коварный Борман перетаскал их все колоть орехи. Сам Штирлиц предпочитал кастеты. Лейтенант Помордайский не знал таких тонкостей, иначе вместо сорока шести маузеров он положил бы в свои бездонные карманы парочку кастетов. Сейчас же он стоял и думал, почему эта нацистская морда так хладнокровно смотрит на него и еще так гордо поддерживает штаны.
На Лубянке Помордайского знали и боялись. Там он имел еще более темную репутацию, чем партайгеноссе Борман. Темные коридоры Лубянки позволяли устанавливать еще более сложные комбинации веревочек, потянув за которую, несчастный, которому посчастливилось не смотреть себе под ноги, в лучшем случае выпускал в коридор из скрытой в стене потайной клетки голодного медведя. Об веревочки, которые Помордайский протягивал во время ночных дежурств в Кремле, спотыкался сам товарищ Сталин. После таких спотыкновений Помордайский прятался подальше и все время ожидал, что за ним придут и самого отдадут на растерзание свирепому медведю, но медведь был лучшим другом Помордайского, и не хотел его терзать. Помордайский показал гордящемуся Шелленбергу кулак с наколкой, изображающей фигу, сказал " Смотри у меня, фашистская ..., спичками не балуйся " и пошел искать Штирлица. Штирлиц ждал американского шпиона с вытекающими отсюда последствиями в виде эшелона тушенки. Штирлиц был голоден, а кроме тушенки ему ничего не хотелось. Наконец в кабинете Штирлица загромыхала рация. Телефонный звонок Штирлицу заменяло ведро с камнями. Штирлиц надел наушники и важно сказал " Алле ". Так как телефонной трубки у Штирлица не было, его никто не услышал. Из наушников раздалось шипение, и кто-то весьма противным голосом сказал " Тушенка в пути ".
Штирлиц оживился. За свою жизнь он видел тушенку в различных количествах, но эшелонами он видел только солдат и лошадей. Он мгновенно размечтался о большом количестве блюд, которые можно приготовить из тушенки. Воображение рисовало ему заманчивые картины: тушенка со спаржей, тушенка с трюфелями, заливное из охлажденной тушенки. Облизывающегося Штирлица прервал смущенный Борман.
- Чего тебе? - спросил раздраженный такой истинно бормановской бестактностью Штирлиц.
- Да вот, - сказал Борман, протягивая Штирлицу листок бумаги. " Заявление ", - прочел Штирлиц, - " Прошу принять меня, ... ( много раз зачеркнуты хвалебные эпитеты ) ..., Бормана в вашу русскую партию. Мартин Борман. "
- Так, - озабоченно сказал Штирлиц. - Только Бормана нам и не хватало ...
Борман обиделся и стал, сопя, ковырять указательным пальцем правой руки в ладони левой. Штирлиц встал и начал походкой очень большого начальника ходить взад-вперед по комнате.
" Сейчас будет бить ", - подумал Борман.
" Да, и очень больно ", - подумал Штирлиц.
- Ну, я пойду? - спросил Борман.
- Иди, - сказал Штирлиц, вынимая из ящика стола бланк заявления о вступлении в ВКП(б). - Заполнишь и принесешь, сказал он Борману, протягивая заявление.
Борман радостно высунул язык и вцепился обеими руками в заявление. Если бы у него был хвост, он незамедлительно начал бы им вилять. Борман ушел в себе и стал исследовать бланк заявления. Он был составлен лично Штирлицем для перевербования немецких офицеров. Перевербовываться никто не хотел, и первый бланк Штирлиц израсходовал на Бормана.
Борман прочитал заявление с начала до конца, затем с конца до начала и почувствовал некоторое закипание в мозгах.
На двадцать шесть вопросов он не мог дать вразумительного ответа. Анкета требовала отвечать на все вопросы однозначно: да или нет, а что, думал Борман, написать в графу " Пол "? Да? А что это значит? А если нет? Нет, пол у Бормана был. Поэтому Борман плюнул и написал в графе "Пол" слово "паркетный". В графе "семейное положение" он, не долго думая, написал "днем - снизу, вечером - в зависимости от влажности воздуха". На вопрос есть ли родственники за границей, он написал "я сам за границей". Некоторые пункты анкеты представляли собой образчики истинно советского крючкотворства. На просьбу описать свои характерные черты Борман послюнявил обгрызанный карандаш, наморщил лоб и вписал: "толст, лыс и злопамятен".
В конце концов к вечеру у Штирлица на столе лежал истрепанный листок бумаги, прожженный в трех местах и с маслянным пятном посередине на тему советской анкеты, в которой Борман изголялся, как мог. Штирлиц брезгливо взял его кончиками пальцев, перечел, вздохнул, высморкался в анкету, выстраданную Борманом в течение трех часов тяжелой работы и выписал ему партбилет на имя Бормана Мартина Рейхстаговича. Штирлиц не знал, как звали отца великого пакостника, а фантазировать на тему немецких имен ему не хотелось.
Получив статус члена ВКП(б), Борман загордился, торжественно оборвал все свои веревочки и дал клятвенное обещание больше не мазать лестницу салом и не связывать вместе никому шнурки. Ему не поверили, и очень правильно сделали. Поздно ночью алкоголик Холтофф, возвращаясь с дебоша, зацепившись за одну из свежеустановленных веревочек Бормана, получил от тяжелого резинового манекена удар по голове бутылкой. Холтофф был человек неглупый и догадался, что манекены не дерутся, иначе несчастному мешку с соломой, из которого Борман за два дня изготавливал свирепого мужика, очень сильно не повезло бы.
Штирлиц получил от американского шпиона эшелон тушенки и устроил банкет. Блюда были исключительно из тушенки, и все приглашенные на банкет сидели голодные и с обиженными физиономиями.
Американский шпион намекнул, что неплохо было бы Штирлицу подписать договор о переходе на службу в ЦРУ, но Штирлиц пообещал, что посадит его в рацию, и американский шпион успокоился и на устном договоре. Каждый вечер он приходил к Штирлицу и требовал доклада, в ответ на что Штирлиц, как мог культурно, посылал его в непонятное благопристойному американцу место. Шпион пожимал плечами и уходил к Борману, с которым и пьянствовал до помрачения рассудка, после чего они изливали друг другу души. Борман жаловался на плохое качество кубинских кирпичей и веревки, а также на отсутствие пургена в местной аптеке. Американский шпион жаловался на жадность и плохой характер многочисленного начальства, на что Борман заявлял, что нормальные немецкие гири ему никогда не заменят никакие кокосовые орехи. После каждой такой пьянки у Бормана зверски болела голова и массив утренних пакостей переносился на вечер.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Около недели лейтенант Помордайский искал Штирлица. Вилла у Фиделя была большая, а где живет Штирлиц, лейтенант не знал. Однажды он, голодный, заросший и злой на пакостные изобретения Бормана, шел по коридору в поисках жертвы для мордобития. Из одной из дверей выглядывала личность, спокойно поедавшая тушенку из огромной банки. Помордайский не мог догадаться, что это и есть Штирлиц. Неизвестно, чего ему больше хотелось: тушенки, дать в морду или получить в морду, но Помордайский с яростным воплем " Ненавижу! " бросился на Штирлица. Штирлиц видел за свою жизнь много нахалов и вовремя успел среагировать. Охающий от удара головой об рацию обиженный лейтенант сидел в углу кабинета Штирлица, а тот спокойно открывал следующую банку тушенки, ожидая объяснений. Помордайский стойко отказался давать показания. Штирлиц пытался применять различные пытки, но НКВД-шник попался на редкость стойкий. Тогда Штирлиц решил применить новую пытку: кормление тушенкой. Изголодавшийся лейтенант без каких-либо проблем съел первые одиннадцать банок. Двенадцатая прошла через силу. Когда Штирлиц начал открывать тринадцатую, Помордайский завопил о помощи.
