Боль в животе усилилась. Я отвел Гаса обратно на Хэрмон-драйв и подождал, пока он уйдет домой. Я похудел и весил около ста десяти фунтов. Одежда стала мне велика. Прыщей и нарывов становилось все больше. От меня пахло гамамелисом. Поведение Гаса становилось все более асоциальным.

Я понимал, что происходило.

В своем прошлом я был чужеродным элементом. Если я задержусь здесь чуть дольше, то одному Богу известно, что произойдет с маленьким Гасом… а вот я точно совсем зачахну. Возможно, просто исчезну. И тогда… тогда и Гас тоже лишится своего будущего? Этого я не знал; но мой выбор был очевиден. Я должен был вернуться обратно.

И не мог этого сделать! Здесь я был счастлив, как никогда прежде. После того, как я появился в жизни Гаса, ему больше не приходилось сносить издевки и побои. Мальчишки знали, что теперь за Гаса есть кому заступиться. Но Гас стал совершать все больше неразумных поступков. Он воровал из магазина игрушечных солдатиков и комиксы, не слушался родителей. И все становилось только хуже. Я должен был вернуться.

Я сказал ему об этом в субботу. Мы пошли в кинотеатр «Озеро» смотреть вестерн с участием Лэша Ларю и «Людей-кошек» Вэла Льютона. Когда мы вернулись обратно, я припарковал машину на Ментор-авеню, и мы пошли в большую, прохладную, темную рощу, раскинувшуюся между Ментор-авеню и Хэрмон-драйв.

– Мистер Розенталь, – сказал Гас с расстроенным видом.

– Да, Гас?

– У меня проблема, сэр.

– Что случилось, Гас? – У меня болела голова. Над правым глазом как будто все время втыкали иголку. Давление.

– Мама хочет отправить меня в военное училище.

Я тут же все вспомнил.

«О боже!» – подумал я. Это было ужасно. Так нельзя поступать с детьми вроде Гаса.

– Родители говорят, это все потому, что я плохо себя вел. Говорят, что пошлют меня туда на год или два. Мистер Розенталь… не позволяйте им увезти меня. Я не хотел быть плохим. Я просто хотел быть вместе с вами.

Сердце гулко стукнуло в груди. Потом еще раз. И еще.

– Гас, мне нужно уехать.

Он уставился на меня, и я услышал тихое всхлипывание.

– Мистер Розенталь, заберите меня с собой. Пожалуйста! Я хочу побывать в Галвестоне. Мы можем перевозить динамит в грузовике в Северной Каролине. Можем поехать в Матаватчан в Канаде обрезать верхушки деревьев, можем ходить под парусом, мистер Розенталь!

– Гас…

– Мы можем пойти работать в карнавал, мистер Розенталь. Собирать арахис и апельсины по всей стране. Можем автостопом добраться до Сан-Франциско и прокатиться по канатной дороге. Можем путешествовать в товарных вагонах, мистер Розенталь… честное слово, я не буду высовывать ноги, чтобы поболтать ими. Я помню, вы говорили, что двери вагона закрывают, когда его прицепляют к составу. Я буду держать ноги внутри, честное слово…

Он плакал. Голова страшно болела. Но он же плакал!

– Гас, мне пора!

– Вам наплевать! – крикнул он. – Вам наплевать на меня, и что со мной будет! Вам все равно, даже если я умру… вы не… – Ему не нужно было произносить эти слова вслух: «Вы не любите меня».

– Люблю, Гас. Клянусь Богом, люблю!

Я поднял на него глаза. Я считал его своим другом, но это было не так. Он позволил им отправить меня в военное училище.

– Что б вам сдохнуть!

О боже, Гас, я уже умер! Я повернулся и выбежал из рощи, а потом смотрел, как он тоже выбегает из рощи.

Я уехал. На громоздком зеленом «Плимуте» с подножкой и тугим рулем. Голова кружилась. Перед глазами все плыло. Я чувствовал, как постепенно угасаю.

Мне казалось, что я оставил прошлое позади, но маленький Гас, выбежав из леса, последовал за мной. И тогда я вдруг вспомнил… но почему я ничего этого не помнил раньше? Как только я двинулся по Ментор-авеню, я вышел из леса, увидел отъезжающую большую зеленую машину и со всех ног побежал за ней. Мне хотелось только одного: уехать вместе с ним, с моим другом, со мной. Я нажал на педаль сцепления и переключился на первую скорость, отъехал от тротуара, и в этот же момент я добежал до автомобиля и запрыгнул на заднее крыло, подтянув ноги и вцепившись в ручку багажника. Машину вело из стороны в сторону, глаза слезились, все сначала казалось синим, потом – зеленым, я из последних сил цеплялся за жизнь, держась за холодную ручку багажника. Другие автомобили резко объезжали нас, бешено сигналили, пытались сообщить мне, что я сижу на багажнике машины, но я не знал, почему они сигналят, боялся, что их гудки выдадут меня, что я прячусь сзади. Я проехал почти милю, когда со мной поравнялась еще одна машина, женщина, сидевшая рядом с водителем, выглянула в окно и увидела меня, скорчившегося на багажнике, а я прижал палец к окоченевшим губам, умоляя ничего не говорить. Но когда машина слегка обогнала меня, женщина опустила стекло и помахала мне рукой. Я тоже опустил стекло, и женщина прокричала сквозь бушующий ветер, что я сижу на заднем крыле. Я затормозил, и страх сковал меня, когда машина остановилась, и я увидел, как выхожу из машины. Тогда я сполз с багажника и побежал прочь. Но мои ноги затекли, и замерзли, пока я там висел, и плохо слушались меня; потом из темноты передо мной возник дорожный знак, я налетел на него, ударился об него лицом и упал, я подбежал к себе, лежащему на земле, плачущему, но едва приблизился, как я вскочил и побежал на посыпанный гравием двор перед лесопилкой.

На лбу у маленького Гаса, когда он ударился о металлический дорожный знак, выступила кровь. Он бежал в темноту, и я знал, куда он бежит… я должен был поймать его, поговорить с ним, заставить его понять, почему мне нужно уехать.

Я оказался у проволочного забора и долго бежал вдоль него, пока не нашел то место, где сделал под ним подкоп. Нырнул в эту яму, перебрался на другую сторону, испачкал всю одежду, но вскочил и побежал за лесопилку в заросли сумаха и бурьяна, пока не оказался у злосчастного пруда. Затем я сел и уставился на черную воду. И заплакал.

Я шел следом к пруду. Мне потребовалось намного больше времени, чтобы перелезть через забор, чем ему под тем же самым забором проползти. Когда я подбежал к пруду, он сидел на берегу, жевал длинную травинку осоки и тихо плакал.

Я слышал его шаги, но не обернулся.

Я подошел к нему и присел рядом на корточки.

– Эй, – тихо сказал я. – Послушай, малыш Гас.

Я не обернусь. Нипочем не обернусь.

Я снова обратился к нему по имени, коснулся его плеча, и в ту же секунду он повернулся ко мне, обхватил руками, прижался к груди и заплакал мне в пиджак, не переставая бормотать:

– Не уходи, пожалуйста, не уходи, пожалуйста, забери меня с собой, пожалуйста, не оставляй здесь одного…

Я тоже плакал. Я обнял маленького Гаса, погладил по волосам, почувствовал, что он прижимался ко мне с небывалой для семилетнего мальчика силой, и попытался объяснить ему, как все было и как все будет.

– Гас… успокойся, успокойся, малыш Гас, послушай меня, я… хочу остаться, поверь, хочу… но не могу.

Я посмотрел на него, он тоже плакал. Это так странно, видеть плачущего взрослого, и я сказал ему:

– Если ты меня бросишь, я умру. Точно умру!

Я понимал, что нет смысла что-либо объяснять. Он был еще слишком маленьким. И не смог бы понять.

Он высвободился из моих объятий и положил мои руки мне на колени, затем встал, и я посмотрел на него. Он собирался бросить меня. Я знал, что так будет. Я перестал плакать. Не хотел, чтобы он видел мои слезы.

Я посмотрел на него. В лунном свете его лицо казалось бледной фотографией. Я не пытался себя обмануть. Он поймет. Он все узнает. Я повернулся и пошел обратно по тропинке. Гас не последовал за мной. Он сидел и смотрел мне вслед. Я только один раз обернулся и взглянул на него. Он все еще сидел там.

Он наблюдал за мной. Смотрел на меня, продолжая сидеть у пруда. И я понял, какое мгновение определило мою дальнейшую жизнь. Не тогда, когда меня стали называть неуправляемым или странным ребенком и тому подобное. Не моя бедность и не мое одиночество.