Был и другой урод, который анонимно позвонил в полицию, когда я в 1960-м жил в Нью-Йорке, и сообщил, что моя квартира набита наркотиками и оружием. В один прекрасный день, о котором рассказано в моей книге «Записки из чистилища», меня арестовали и отвезли в манхэттенский обезьянник, который называется «Гробницы», и, хотя у меня в квартире не нашлось даже таблетки кофеина, мне было предъявлено обвинение и я предстал перед Большим жюри.

Восхитительно. Просто восхитительно. Все пранкеры-школьники умирают со смеху. И сколько часов, ушедших на устранение всех этих ненужных препятствий, можно было посвятить написанию новых рассказов? Сколько потеряно времени, сколько не написано книг? А теперь то, что произошло со мной, все эти потерянные часы, умножьте на количество писателей, с которыми случилась та же история. У писателя есть только один талант, конечное количество внутренних сил и мало времени – его всегда не хватает. Восхитительно.

Они – мелкие трусливые подонки, умственно отсталые психи, порочащие честных фанатов, когда называют себя поклонниками литературы воображения. Они сплетничают за вашей спиной, они отпускают едкие замечания, проходя мимо вас в коридорах на конвентах, они не ставят обратный адрес на своих мерзких письмах, подписываются чужими именами, когда посылают письма ненависти в те журналы, в которых вас печатают, они звонят по телефону. Для них храбрость или разумное поведение – это общие понятия, о которых можно только читать в удалых космических операх. Подобные явления не вписываются в узкие рамки их жалкой жизни в реальном мире.

–

Идея этого эссе возникла однажды вечером на приеме, который давал Джон Браннер в один из своих приездов в Лос-Анджелес. На этом вечере я оказался за одним столом с Робертом Блохом, Филиппом Хосе Фармером и ныне покойным Крисом Невиллом. Мы обсуждали случившееся со мной накануне вечером.

Я в то время только недавно съехался с женщиной, с которой познакомился в Бостоне. Она переехала ко мне в Лос-Анджелес, и мы пошли смотреть фильм Вуди Аллена «Воспоминания о звездной пыли». В одной сцене этого фильма Вуди, в роли всемирно известного комедийного режиссера, приходит на кино-уикенд – один из тех, что слишком часто проводятся в курортных отелях в горах Поконо. На него налетают напористые, дерзкие, вульгарные и заискивающие фанаты его работы. Они изводят его и преследуют, и в какой-то момент одна из женщин сурово требует, чтобы он расписался у нее на руке. Он отказывается, и она переходит к оскорблениям.

Я наклонился и шепнул моей подруге из Бостона:

– Сейчас ты видишь мою жизнь.

Она засмеялась, а потом, когда мы ушли из кино, заявила, что я слишком высокого мнения о своей персоне, и добавила, что хотя она и из Бостона, но все же не настолько наивна. Я улыбнулся и ничего не сказал.

Через два дня, в пятницу вечером перед приемом у Джона Браннера, мне надо было выступать на мероприятии, проводившемся в поддержку находящихся в заключении латиноамериканских писателей. Оно было организовано ПЕН-клубом, международной ассоциацией журналистов, и, когда мы сели в первом ряду в ожидании начала мероприятия, крупная женщина, сидящая позади меня, ухнула по-совиному, положила мне лапу на плечо и строго спросила:

– Вы Харлан Эллисон?

Весь трепеща, я обернулся, увидел это слоноподобное явление и неохотно признал, что да, я и есть эта погибшая душа. Моя подруга из Бостона тоже обернулась, и глаза у нее полезли на лоб, когда женщина заявила с сельским кокетством скотницы, созывающей свиней:

– Я все читала, что вы написали! И мне оно жуть до чего нравится! Вот, подпишите мне грудь!

И она, отодвинув край топа с оборками, обнажила гигантскую молочную железу, размером с добрую Латвию. Моя подруга в ужасе перевела взгляд на меня и выпалила:

– Ой, господи! Так ты не шутил?

Я обсуждал это рядовое событие с Крисом, Филом и Бобом на приеме у Джона, и мы стали весело делиться подобными жуткими сценами с участием фанатов.

Крис Невилл поведал нам о требовательном юном фанате, который пришел выразить почтение своему кумиру. В итоге он поселился на газоне перед домом Криса и Ли, так что им пришлось обращаться в органы по делам несовершеннолетних.

Боб рассказал весьма своеобразную историю о том, как однажды получил с почтой поздравительную открытку ко дню рождения, к которой был прицеплен какой-то зеленый камешек. Боб бросил открытку вместе с камешком в ящик с прочим барахлом, а через несколько лет, когда содержимое ящика переслали в один университетский архив, сохранявший бумаги знаменитых писателей, Бобу позвонил куратор, который посоветовал отдать камень на оценку. Он был оценен в семь тысяч долларов.

В тот день, когда я сел писать эту статью, 6 июня 1984 года, мне, кроме упомянутой выше открытки от Эпштейна и сотен других почтовых чудес, пришло письмо от некоего Лероя Джонса из Филадельфии. Его просьба отличалась от сотен похожих, полученных мною за год. Я привожу ее точно по лежащей передо мной нацарапанной записке:

–

Дорогой мистер Эллисон!

Я собираю цитаты от работ авторов (sic!). Не могли бы вы написать пару десятков цитат от вашей работы на приложенных открытках. Мне только 16 лет, и я поэтому не очень много вас читал. Не знаю, понравятся ли мне все ваши книги, но знаю, что вы сделали кино на Оскар, и я его видел. Мне нужны цитаты.

С благодарностью – Лерой.

–

Когда я увидел эту записку с ее небрежной наглостью и совершенно искренней грубостью, с полным отсутствием понимания, чего стоит время писателя, я подумал: «Не может быть, что я один ежедневно получаю письма от таких психов».

Я вспомнил разговор с Крисом, Филом и Бобом, составил письмо, отксерил его и послал восьмидесяти пяти своим знакомым писателям и художникам. Письмо это было наглостью именно того рода, который я больше всего терпеть не могу, и потому я постарался совершенно ясно показать, что это всего лишь шутка, розыгрыш, забава, и если послание хоть как-то помешает получателю писать, на него просто не надо обращать внимания.

В письме говорилось следующее:

–

Товарищи по несчастью!

Обращаюсь к вам с незначительной просьбой. Если вам удобно – ответьте. Если вы заняты – считайте, что я ничего не просил. Это просто небольшое одолжение, и, если оно хоть чем-то вам помешает, усмехнитесь и выбросьте это письмо. В отсутствии ответа вины не будет. Честное слово.

А просьба вот какая.

Ваш и мой друг, этот озорник Эд Брайант, как-то убедил меня стать почетным гостем на «Вестерконе-37» в Портленде (29 июня – 3 июля). Как вы, быть может, знаете, перспектива обнажить душу перед участниками конвента привлекает меня не больше, чем лечение корневых каналов у врача-эндодонта. Но я сказал, что буду, и сдержу обещание. Не переставая улыбаться.

Но для «речи почетного гостя» я бы хотел выбрать тему, которая возникла в ходе шутливого разговора с Филом Фармером, Бобом Блохом и ныне покойным Крисом Невиллом. Мы, стреляные воробьи, трепались за столом на вечеринке у Джона Браннера, и в какой-то момент начали обмениваться жуткими историями о самых странных выходках фанатов за нашу долгую и утомительную профессиональную деятельность.

Жуткие истории Фила я не помню, но их было не меньше полудюжины – о том, как у него отнимали время и покушались на его здравый рассудок злонамеренные или просто сверхзавистливые читатели. Крис рассказал о мальчишке, который поселился у него на газоне. Боб вспомнил, как ему послали открытку с приклеенным камешком, который он забросил в долгий ящик и через много лет, готовя бумаги для университетского архива, отослал вместе с прочей корреспонденцией. Встревоженный куратор перезвонил и сказал ему, что они отдали камешек на оценку, и оказалось, что он стоит семь тысяч!

Что до меня и фанатов, которые никогда со мной не встречались, но почему-то решили, что я гад… Не спрашивайте. Самым худшим был не тот кретин, что зарегистрировал меня в пятидесяти книжных клубах, что заказывал на мое имя товары, которые пришлось вернуть, что подписал меня на десятки журналов от «Тайма» до «Вязания крючком». Худшим был не тот дурак, который ввел мой телефонный номер в компьютерную базу своего колледжа, так что мне шесть-восемь раз в день поступали автоматические звонки, будившие меня в пять утра, срывавшие меня с толчка в полдень, доводившие до бешенства мою секретаршу. Худшим был не тот подонок, что заляпал яйцами мою входную дверь. Худшим был не тот…