Билли развел руками.

– «Что если», «что если»…Это всё философия, абстрактные рассуждения. Время не материально, его нельзя закупорить в бутылке. Так что даже если где-то там и затерялся какой-нибудь час… – Он внезапно замолчал, как будто ему что-то пришло в голову, и наклонился к старику.

– Часы. Твои карманные часы. Они стоят.

Гаспар кивнул.

– Мои часы в полном порядке, просто они всегда показывают одиннадцать – особенное время.

Билли осторожно дотронулся до плеча старика и спросил:

– Кто же ты, отец?

– Гаспар. Хранитель. Паладин. Сторож, – без улыбки ответил тот.

– Отцу Перро было несколько сотен лет.

Гаспар грустно покачал головой.

– Мне восемьдесят шесть, Билли. Однажды ты спросил, не Богом ли я себя возомнил. Нет, я не Бог и не отец Перро; я смертен и скоро умру. Будешь моим Рональдом Колманом?

Билли взялся за нижнюю губу, отошел, вперил растерянный взгляд в голые деревья. Ему казалось, что в этом месте воспоминаний, спрятанных под надгробными плитами, вдруг сильно похолодало. Он обернулся и сказал:

– Это всего лишь для удобства хронологии, так? Как переход на летнее и зимнее время – то вперед, то назад. Час никуда не теряется, наоборот – мы его наверстываем.

Гаспар смотрел на могилу жены.

– В конце апреля я потерял один час и потому умру на час раньше. У меня украли очень нужный мне час, Билли. – Старик наклонился к могиле – всему, что у него осталось от Минны. – Я мог бы провести этот час со своей дорогой старушкой. Вот чего я боюсь, Билли; я – хранитель потерянного часа, и я боюсь использовать его. Боже, как я боюсь использовать его, и как же мне хочется его использовать!

Билли стало очень не по себе. Он подошел к старику и спросил:

– Почему этот час никогда не должен пробить?

Гаспар глубоко вздохнул и с трудом отвел взгляд от могилы. Он посмотрел Билли в глаза и рассказал ему всё.

Годы, дни и часы вполне материальны – так же материальны, как горы, океаны, люди и баобабы.

– Посмотри на мои морщины, – сказал Гаспар, – как можно отрицать существование времени? Подумай о засохших цветах, которые еще недавно были полны жизни, и попробуй верить дальше, что всё это нематериально, а время – просто продукт договоренности пап и цезарей, подвластный молодым людям вроде тебя. Потерянный час никогда не должен пробить, Билли; если он пробьет, всё будет кончено. Всё исчезнет – ветер, звезды, волшебное место, которое мы называем вселенной, – а на их место придет тьма, вечно ждущая своего часа. Никакого нового начала, никакого перерождения мира – только бесконечная пустота.

Старик раскрыл ладонь, в которой лежали часы, застывшие на одиннадцати и не издающие ни звука.

– Если эти часы покажут двенадцать, Билли, наступит вечная ночь, из которой не будет возврата.

Это был самый обычный, ничем не примечательный старик. Он был последним в длинном ряду паладинов, хранителей волшебных часов – как мужчин, так и женщин. Преемником Цезаря и папы Григория XIII. Его конец был близок, и он отчаянно цеплялся за жизнь; любой человек, даже если его жизнь пуста и полна страданий, стремится продлить ее хотя бы на час. Самоубийца, прыгнувший с моста, в последние мгновения пытается взлететь, уцепиться за воздух, спастись; наш же старик всего лишь хотел провести еще час со своей Минной и боялся, что его любовь разрушит вселенную. Он посмотрел на Билли, протянул руку с часами, ожидающими следующего хранителя, и, отказываясь от самого заветного своего желания, еле слышно сказал:

– Если я умру, не передав часы другому хранителю…они пойдут.

– Только не мне, – ответил Билли. – Почему ты выбрал меня? Я ничего собой не представляю. Я ночной менеджер в супермаркете. Ты особенный, а во мне ничего особенного нет. Я не Рональд Колман! Я никогда ни за что не отвечал и не хочу отвечать!

Гаспар улыбнулся.

– Ты отвечал за меня.

Вся ярость Билли мгновенно улетучилась.

– Только посмотри на нас, Билли. Ты белый. Я черный. Но ты принял меня, как друга. Ты вполне достоин этой миссии, Билли. Ты хороший человек.

Билли молчал. Поднялся ветер. Наконец, когда, казалось, прошла целая вечность, он кивнул и сказал:

– Ты не потеряешь Минну, отец. Наоборот, отправишься к ней. Она ждет тебя и с вашей первой встречи нисколько не изменилась. Ты отправляешься туда, где мы вновь обретаем всё, что потеряли за годы жизни.

– Очень хорошо с твоей стороны, Билли, сказать мне такое. И мне хочется в это верить. Но я прагматик, видишь ли. Я верю только в то, чье существование неоспоримо – в дождь, в могилу Минны, в часы, которые проходят, хотя мы этого и не видим. Мне страшно, Билли. Мне страшно, что я сегодня говорю с Минной в последний раз. Поэтому мне хотелось бы попросить об услуге в награду за то, что я честно хранил эти часы всю свою жизнь. Подари мне минуту, Билли. Всего минуту, чтобы я мог снова увидеть ее, обнять и попрощаться. Теперь ты хранитель часов, и я прошу тебя: позволь мне украсть всего лишь одну минуту.

Билли не мог вымолвить ни слова. Взгляд старика был отчаянным, бездонным, пустым и холодным, как тундра. Он был похож на ребенка, которого бросили одного в темноте. Билли знал, что ни в чем не сможет ему отказать, но тут в тишине прозвучало: «Нет», и Билли понял, что это, совершенно неосознанно, произнес он сам. Отказ полный и окончательный. Сердце Билли разрывалось от сострадания к старику, но что-то заставило его подавить это чувство. Нет. Твердое, непоколебимое нет.

Глаза Гаспара наполнились слезами. В Билли будто надломилось что-то, и он мягко сказал:

– Ты же понимаешь, что это нехорошо, отец. Мы не должны…

Гаспар молча взял Билли за руку.

– Это было испытание, парень. Мне надо было испытать тебя, понимаешь? Не оставлять же часы кому попало. И ты с честью выдержал, друг мой – мой последний друг, самый лучший. Я просил перенести ее сюда, в это место, куда мы оба приходим поговорить с ушедшими, зная, что ты поймешь: в это украденное мгновение можно вернуть кого угодно. Я знал, что сам ты этой минутой не воспользуешься, как бы тебе ни хотелось, но знал также, что ты мне сочувствуешь, и проверял, не смогу ли поколебать тебя. Но ты и мне отказал.

Старик улыбнулся. В его глазах больше не было слез.

– Я в порядке, Билли, не волнуйся. Нам с Минной эта минута не нужна. А вот тебе нужна, думаю, если ты будешь хранителем вместо меня. Ты мучаешься, что для паладина не очень-то хорошо. Тебе нужно исцеление, Билли. Поэтому я сделаю для тебя то, что никогда не сделал бы для себя. Мой прощальный подарок.

С этими словами старик запустил часы, и их тиканье было столь же громким, как первый крик новорожденного. Секундная стрелка начала удаляться от одиннадцати. Небо заволокло облаками, похолодало, и на кладбище опустился странный серебристо-голубой туман. Он закрыл могилу младшего капрала, и Билли Кинетта не видел, откуда появился солдат в старой военной форме. Билли пошел к нему навстречу и что-то сказал. Младший капрал, с кем Билли даже не был знаком при жизни, ответил ему, а потом медленно растаял в воздухе вместе с туманом.

Билли остался один.

Обернувшись, он увидел, что Гаспар упал со своего стульчика и лежит на земле. Билли бросился к нему, упал перед ним на колени, обнял его. Старик не шевелился.

– Господи, отец, слышал бы ты, что он мне сказал! Он отпустил меня, отец. Мне даже прощения просить не пришлось. Он сказал, что даже не видел меня в тех кустах, не знал, что меня спасает. Я ему: «Спасибо», а он мне: «Это тебе спасибо, хотя бы не зря погиб». Отец, пожалуйста, не умирай пока, я хочу сказать…

Иногда, хотя и редко, умирающие каким-то чудом на мгновение возвращаются. Старик открыл глаза и в последний раз посмотрел на друга.

– Можно, я расскажу про тебя своей старушке, Билли? – спросил он и снова закрыл глаза, на этот раз навсегда. Жизнь хранителя подошла к концу. Рука с часами разжалась; они снова остановились, но теперь показывали одну минуту двенадцатого. Часы поднялись в воздух, подождали, пока Билли Кинетта протянет руку, и нырнули в его ладонь. У них появился новый защитник.