Все

персонажи

 и события

вымышлены

,

любые

совпадения случайны

Сейчас, когда меня готовят к операции, я как раз закончил собирать в кучу все мои заметки за последние годы. Знать бы заранее, что эти годы будут последними, может быть, провёл бы их как-то иначе, но фарш невозможно провернуть назад. Зато, может быть, кто-то захочет узнать моё видение того, что и почему я сделал, чего не сделал и как вообще до этого докатился.

Политик, медик и учитель – профессии, в которых считают себя компетентными все, но почему-то никто не хочет ими заниматься. Родители объясняют учителям, как нужно учить их детей, пациенты рассказывают доктору, какой у них диагноз, и все вместе точно знают, как управлять страной. А! Футболистов ещё забыл. Сталкивались же с тем, как сидящий перед телевизором мужик, сжимая в кулаке бутылку с пивом, орёт в экран: «Пас! Пас давай! Па-а-ас!!! Мазила!» Кстати, именно пиво виной тому, что мне пришлось однажды положить руку на Конституцию.

Итак, я предлагаю вашему вниманию вершину тщеславия публичной личности – мемуары. Надеюсь, это всё получилось удобочитаемым. Мне ещё задолго до вступления в должность говорили, что у меня неплохой слог, тогда льстить оснований не было.

Много лет назад, на волне очередной не вполне корректной смены президента, я внезапно обнаружил себя среди протестующих. Не то, чтобы я искренне разделял мысль о божественном происхождении любой власти, но мне очень не понравились методы и сами исполнители. Желание просто пожарить шашлыки на огне тщательно подготовленного и хорошо организованного внезапного народного гнева сквозило у них изо всех щелей. Мне казалось, что только слепому было незаметно, как одни дельцы отжимают у других рычаги управления бюджетными потоками. Тем более, после того, что назвали «арабской весной». Да, мне не нравился предсказуемый порядок действий и избиение правоохранителей, казалось, я заранее знал, что должно произойти завтра, какие штампы ещё не использовались и к чему всё это приведёт. Однако, опытным путём было установлено, что слепых гораздо больше, чем я думал и мои попытки объяснить им суть происходящего и чем всё закончится, были настолько же результативны, как описание красоты заката незрячему от рождения.

Поскольку Управление Безопасности было на стороне объявивших себя официальной властью «революционеров», мне пришлось изнутри ознакомиться с условиями содержания в следственном изоляторе и дать пояснения по поводу моей контрреволюционной деятельности. Предъявить мне ничего серьёзного не удалось даже в условиях свойственной таким периодам вольности толкования Конституции. И так как любая система состоит из людей, а людям ни к чему лишние заботы, на очередной «беседе» мы заключили с представителями Конторы подобие соглашения, смысл которого вкратце сводился к тому, что меня и моих близких перестают кошмарить, а я со своей стороны торжественно клянусь, что они не увидят меня с автоматом. Мне назначили куратора, чтобы было кому контролировать мою активность и отпустили.

Этот опыт взаимодействия с силовыми структурами укрепил меня в мысли, что моя оценка происходящего верна, а противостояние остроконечников и тупоконечников – обязательный этап в жизни каждого второго поколения, вне зависимости от географии.

Тем временем треск чубов холопов окончательно перешёл в перестрелки, одна из губерний сказала, что отказывается подчиняться центральной власти и началась настоящая гражданская война с применением оставшейся на враждующих территориях советской военной техники и оружия со складов длительного хранения.

Фраза Ленина о том, что всякая революция чего-то стоит, лишь когда она способна защищаться как-то незаметно превратилась в мысль, что государственный переворот считается революцией, только если у него есть враги, война с которыми отвлечёт население от вопроса, почему основной массе жить стало хуже, чем при предыдущем кровавом режиме.

Понимая, что обычному, нормальному человеку совершенно неинтересна борьба за власть и уж тем более – перспектива в этой борьбе погибнуть, когда земля, фабрики и заводы принадлежат конкретным людям, которые не покинут палубы своих яхт, чтобы посидеть зимой в окопе, я внезапно осознал себя этим самым нормальным и обычным.

К тому времени мой бизнес, не готовый к переводу на военные рельсы, робко выглядывал из-под медного таза, и я решил посвятить свободное время помощи тем, кто в ней действительно нуждался. При этом, мной двигала не столько христианская забота о малых сих и даже не инстинкт защиты самок и детёнышей, а если вы поймёте, о чём я – злорадство от понимания того, что таким образом я противопоставляю себя этому новому государству, которое, развязав войну, не додумалось позаботиться о стариках, женщинах и детях. Ну и ещё – глубокое убеждение, что дети в этой жизни не успели накосячить настолько, чтобы их убивать.

Мотаясь периодически между воюющими территориями с какими-то коробками медикаментов, одеждой для беженцев, едой и тому подобным, я тем не менее официально оставался подданным нового правительства и местом проживания считал подконтрольную ему часть страны, что было вполне логично, так как здесь была моя квартира, здесь жили мои родители, и, как бы цинично это ни звучало, здесь осталось больше благ цивилизации. Однако, года через два такой благотворительной деятельности я начал ощущать растущее недоумение той стороны, подкреплённое повышением внимания ко мне сформировавшихся к тому времени местных спецслужб, и решил завязывать с карьерой Кожаного Чулка. Тем более, что экономическая ситуация с этой стороны противостояния стала постепенно выравниваться и у меня начали появляться заказы.

Независимость от источников финансирования, отсутствие какого-либо начальства и необходимости перед кем-либо отчитываться позволяли мне самому решать, как и с кем бороться и бороться ли вообще. В результате я перенёс свою активность в соцсети, где нельзя сказать, что занялся просвещением, потому что просвещать сорока-пятидесятилетних людей уже бессмысленно, а скорее – искал единомышленников, чтобы не держать в себе мысли о том, как надо.

Управление Безопасности окончательно утратило ко мне интерес, мой куратор пошёл на повышение, и я поселился в этом мире невнятных аватарок и незамысловатых никнеймов, периодически раздражая лишь тех самых незрячих текстами о явном несовершенстве власти и непрофессионализме её основных представителей.

Однажды я решил, что моему организму недостаёт пива. Вот прямо прочувствовал, как мне хочется, чтобы сквозь меня струилась эта хмельная горечь. Расстояние от подъезда до ларька составляло восемьдесят четыре шага, поэтому такие условности, как необходимость сменить домашний халат и шлёпанцы на что-нибудь более приличное случаю даже не обсуждались, да и обсуждать что-либо в моей однокомнатной квартире было не с кем. Сунув в карман соответствующую купюру, я потянулся, запахнул халат, влез в шлёпанцы и прошёл к лифту.

Выйдя из подъезда, услышал за спиной: «Он, что ли?» затем несколько удивлённое «Ну да…», после чего был выдернут из тапок, слегка приподнят над землёй и в две секунды помещён в припаркованный рядом белый микроавтобус. Через мгновение рядом шмякнулись тапки. Держали меня настолько крепко, что о каком-либо сопротивлении не могло быть и речи. Я почему-то обратил внимание на то, что под зажавшей рот рукой был платок и вроде даже чистый.

Уже знакомый голос произнёс: «Максим Евгеньевич, очень прошу Вас не шуметь и не оказывать сопротивления. Ни к чему хорошему это не приведёт, а у нас нет задачи причинить Вам вред. С вами хотят поговорить, так сказать, конфиденциально. Если поняли, кивните». Конечно, я кивнул. Платок и рука перестали давить мне на зубы, и я смог повернуть голову. Это я сейчас так спокойно рассказываю, а тогда у меня в ней метался просто рой мыслей, – от кого из заказчиков могло прилететь такое и, главное – почему. Я был уверен, что на текущий момент ни у кого нет оснований для каких-либо разборок. Но факты в лице троих очень крепких парней с совершенно невыразительными лицами говорили об обратном. Как будто расслышав, что творится у меня в черепной коробке, а скорее всего – потому, что такой ход мыслей был совершенно естественным, один из моих конвоиров произнёс: «Не переживайте, это не наезд и почти не похищение, с Вами поговорят и мы привезём Вас обратно». Я почёл за благо промолчать, так как это было единственной возможностью хоть как-то сохранить лицо, в том числе и от побоев.