Литмир - Электронная Библиотека

Глава пятая

Еще раз о «России, 1ретроспекшвнаяу™™ которую мы потеряли»

Или возьмем другой монументальный аспект «истори­ческого разрыва». Мы видели, что противопоставили славянофилы николаевской псевдо-московитской «цивилизации» вовсе не другой вариант будущего России, но её прошлое. И только на первый взгляд обусловлено это было жестокой конкуренцией с бюрократической

утопией Официальной Народности. На самом деле и после её круше­ния не умела национал-либеральная Русская идея объяснить роковые ножницы между своим светоносным идеалом и «растлением и развра­том» самодержавной реальности иначе, нежели апеллируя к прошло­му.

Просто не оказалось - и до сих пор нет - в её идейном арсенале ничего, кроме легенды о «России, которую мы потеряли» (только сей­час - и восемьтомов «Красного колеса»томуярчайший пример - речь идет именно о той России, которую прокляли славянофилы). То самое, что современные национально ориентированные интелли­генты величают «белым патриотизмом». Как воздух нужен ей этот сказочный град Китеж, этот первозданный материк народной культу­ры, где предположительно запрограммирован генетический код Святой Руси. Ибо только обретя его, могли они с чистой совестью звать народ «домой», в землю обетованную, воспетую в страстных стихах Константином Аксаковым.

Пора домой! И песни повторяя Старинные, мы весело идем. Пора домой! Нас ждет земля родная, Великая в страдании немом!

«Домой» означало здесь назад, в утраченный рай Московии. Этот сумеречный ностальгический мотив не мог, конечно, ускольз­нуть от такого язвительного комментатора, как Чаадаев, навсегда окрестившего их Русскую идею ретроспективной утопией. Иными словами, уличил её Чаадаев при самом её рождении не просто даже в утопичности, но в утопичности по существу своему средневековой. Ибо земля обетованная располагалась у них не впереди, а позади.

Ј Глава пятая

I ID3B ЛИ ОЫЛ Ретроспективная утопия

Чаадаев?

Проще всего проверить правильность его суждения, обратив внимание не столько на то, что проповедовали славянофилы, сколько на вопросы, задать которые не посмели они даже самим себе. Не посмели, ибо, задав их, тотчас же и обрушили бы всю свою «святорусскую» постройку, чтобы убедиться в этом, достаточно суммировать её основные очертания.

Нации-семье, утверждали славянофилы, никаких политических гарантий от произвола самодержавия не требуется. В неё, можно сказать, встроен механизм самосохранения, своего рода негласный общественный договор, который, как мы помним, назвали они «отношением взаимного невмешательства между правительством и народом». Более того, согласно этому договору, именно неограни­ченная власть и гарантировала народу неограниченность его «духов­ной свободы». Сточки зрения «византийского любомудрия» всё это, может быть, и имело бы смысл - когда бы не было Петра.

Как беззаконная комета врывается Петр в стройное здание славяно­фильской Русской идеи, в полном соответствии со своим характером раз­нося его на куски. Ведь он тоже был самодержцем и по логике славяно­филов, следовательно, связан, как все русские государи, тем самым негласным общественным договором, который и представляет фунда­мент всей постройки. А он взял да и уничтожил нацию-семью. Так где же был механизм самосохранения, который в неёякобы встроен? Почему не сработал? Почему беззащитной оказалась страна перед волей самодерж­ца, обернувшегося тираном, наплевавшего на suverainete du peuple и без зазрения совести поправшего тот самый общественный договор, который, если верить славянофилам, был единственной «органической» для России гарантией от деспотизма? Согласитесь, что именно эти вопро­сы первым делом и задал бы себе любой современный мыслитель.

Я говорю современный вовсе не в том смысле, что жить он дол­жен был непременно после славянофилов. Декабристы-то были раньше. И их тем не менее мучили именно эти вопросы. Монтескье вообще жил за столетие до декабристов. А Джон Локк - за два. Но были они все современными мыслителями именно потому, что бились над современными вопросами. Более того, они нашли на них ответ. Славянофилы же открещивались от этих вопросов, как от черта.

А ведь есть и вопросы покруче, касающиеся уже не прошлого, а будущего страны. Как предотвратить нового Петра? Где гарантия, что, даже вернувшись «домой», в Святую Русь сиречь самодержавную Московию, не обнаружим мы там еще одного эпического злодея, «извратителя» родной истории?

Славянофилы написали тома и тома. И речь в них о чем угодно - от красоты крестьянских хороводов до врожденных пороков «запад­ной цивилизации». Но вот об этих, естественных, казалось бы, сюже­тах, от которых зависит не только вся логика Русской идеи, но и сама судьба обожествленного ими народа, нет во всех этих томах ни еди­ного слова. К какому же иному выводу можем мы прийти, кроме того, что они запретили - не только себе, но и «национально ориен­тированным» потомкам - даже думать о главном?

■ . w Глава пятая

НЗСТОЯЩЗЯ ТЗИНЗ |Ретроспекгивнаяутопия

слзвянофильствз

Давайте, однако, примем на минуту все посылки славянофилов. И то, что Россия была некогда нацией-семьей, Святой Русью. И то, что Петр был злодеем родной истории. И то, что «духов­ная свобода» выше политической. И то, наконец, что «пора домой», в Московию. И вот оказывается, что именно эти посылки, едва мы их принимаем, запрещают нам задавать вопросы, от которых зависит судьба страны. Так можем ли мы, спрашивается, объяснить себе это странное обстоятельство, не согласившись с Чаадаевым?

На самом деле он, похоже, нащупал в своем презрительном замечании самую сердцевину славянофильской Русской идеи, объ­ясняющую нам все её загадки, а не только то, почему будущее стра­ны она всегда видела в ее прошлом. Перед нами вовсе не современ­ное философско-политическое учение, пусть противоречивое, пусть

полное логических несообразностей, пусть даже утопическое, - но именно ретроспективная утопия, всеми своими корнями уходящая в глубокое средневековье.

Именно поэтому отрицали славянофилы не столько Запад, сколь­ко современное в Западе, его Ренессанс и Просвещение, его секу- лярность, его веротерпимость, его рационализм. Отсюда же их пре­зрение к «закону» и отчаянный антиинтеллектуализм, их преклоне­ние перед простым народом как перед стихией, неподвластной «формальному разуму» и секуляризации, живущей обычаем и верой, глубоко чуждой историческим изменениям, чуждой совре­менности.

Потому, надо думать, и называл их утопию Белинский «странным, уродливым, не современным и ложным убеждением»64. Потому и разразился страстным монологом против славянофильства, вспоми­ная свою студенческую юность, Б.Н. Чичерин. Монолог его длинный, но настолько хорош, так безжалостно расставляет все точки над i, что я даже не стану извиняться перед читателем за его размеры. Вот он.

«Я пламенно любил отечество и был искренним сыном право­славной церкви, с этой стороны, казалось бы, это учение могло меня подкупить. Но меня хотели уверить, что весь верхний слой русского общества... презирает всё русское и слепо поклоняется всему ино­странному, чего я, живя внутри России, отроду не видал. Меня уверя­ли, что высший идеал человечества - те крестьяне, среди которых я жил и которых знал с детства, а это казалось мне совершенно неле­пым. Мне внушали ненависть к гению Петра... а идеалом царя Хомяков выагавлял слабоумного Федора Ивановича за то, что он не пропускал ни одной церковной службы и сам звонил в колокола... То образование, которое я привык уважать с детства, та наука, которую я жаждал изучить, выставлялись как опасная ложь, которой надобно остерегаться, как яда. Взамен их обещалась какая-то никому не ведомая русская наука, ныне еще не существующая, но должен­ствующая когда-нибудь развиться из начал, сохранившихся в непри­косновенности в крестьянской среде. Все это... до такой степени про-

58
{"b":"835182","o":1}