Преступление

¹⁰ ИР Вып. 8. С. 576.

инструментом нейтрализации России. В этом смысле можно сказать, что Меттерних был настоящим изобретателем популярной впослед­ствии «политики сдерживания». Вот почему все расчеты петербург­ских стратегов оказались построенными на песке.

Французская революция 1830 года была первым серьезным предупреждением Николаю, что «бароны» не потерпят королевского своеволия. А когда добавилось к его демонстративному отказу при­знать новое французское правительство еще и зверское подавление в 1831-м польского восстания, Европа буквально возненавидела своего формального «короля» (впрочем, кто и когда любил гегемо­на?).

Вот доказательство: вернувшись из-за границы, первая группа молодых профессоров, командированных туда, как сказали бы теперь, для повышения квалификации, рассказывала о своей поездке с ужасом. «По их словам, - записывал 15 июня 1836 года А.В. Никитенко, - ненависть к русским за границею повсеместная и вопиющая. Часто им приходилось скрывать, что они русские... Нас считают чужаками, грозящими Европе новым варварством»[24].

Увы, ничего этого Николай не понял, тупо продолжая прежнюю политику шантажа. А потом грянул 1848-й. И вдруг обнаружилось, что для подавления своих «красных» революций Европа вовсе не нужда­ется в России. Не говоря уже о том, что Николай перепугался этих революций еще больше Европы и, не посмев схватиться с ними лицом к лицу, полтора самых опасных года ремонтировал свои пограничные крепости.

Тут-то^и последнему прапорщику должно было стать понятно, что неформальный председатель европейской Коллегии никогда, в отли­чие от «братца Александра», не понимал принятых в ней правил игры. Покуда «бароны» и «король» пугали друг друга революцией, это было не очень заметно. Все изменилось после 1848-го, когда европейская революция была побеждена, и Николай, уступив «коро­левскому» соблазну, вдруг резко переменил фронт и с обычной для него солдатской прямотой взялся за раздел Оттоманской империи. До тех пор, как мы знаем, он беззаветно защищал её неприкосно­венность - во имя контрреволюции. Именно поэтому грубое наруше­ние правил игры Священного Союза стало совершенно очевидным. И наказание не заставило себя ждать.

Оно было жестоким и унизительным. В середине XIX века «баро­ны» восстали против нарушившего договор «короля» точно так же, как делали они это в середине XIII, низложили его и поставили на колени. Шесть столетий спустя после подписания Хартии Вольностей коллегиальная модель международной политики сработала столь же четко, как тогда в политике внутригосударственной.

% а

УРОК I Упущенная Европа

Я подчеркиваю это об-

стоятельство потому, что здесь содержится урок необычайной исто­рической важности. И вовсе не только для сегодняшних идеологов государственного патриотизма в Москве, мечтающих, подобно Александру Дугину или Дмитрию Рогозину, о реставрации россий­ской сверхдержавности. Урок для каждого, размышляющего о пре­одолении международной анархии в современном мире. И для сего­дняшних «баронов» (по крайней мере, тех из них, кто снова как ни в чем не бывало провозглашает «многополярную» анархию един­ственной альтернативой «однополярной» диктатуре). И для сего­дняшнего «короля».

Ведь если когда-нибудь и было время вспомнить об опыте Священного Союза, то пришло оно именно в начале третьего христи­анского тысячелетия, когда опять, как после наполеоновских войн, встала перед современными государственными людьми задача фор­мирования нового мирового порядка. Тем более, что сейчас, после окончания полувековой холодной войны, в Европе, например, и впрямь существует нечто вроде той самой Коллегии, к которой с великими муками пришли в 1215-м английские бароны и в 1815-м европейские державы. И, по крайней мере в теории, наделена эта Коллегия функциями, как две капли воды напоминающими функции Священного Союза. Более того, она-то как раз и ответственна - опять-таки в теории - за безопасность континента. Так она, собствен­но, и называется - Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ). Казалось бы, вот он - инструмент, с помощью которо­го Европа могла бы окончательно преодолеть и дряхлую «однополяр- но-многополярную» контроверзу и международную анархию, уже приведшую в первой половине XX века кдвум мировым войнам.

Вплоть до 1991 года ничего подобного создать в Европе было, понятно, невозможно: Россия в очередной раз «выпала» из Европы, прихватив с собою всю восточную ее часть. Образовались поэтому два «королевства», вовлеченных в перманентный конфликт и само­стоятельно наводивших порядок на подведомственных им террито­риях. Россия навела его в Венгрии и Чехословакии и попыталась навести в Афганистане, лишь разбудив в результате дремавший сто­летиями вулкан глобального мусульманского сопротивления. Америка навела порядок в Корее и в Чили и попыталась навести его во Вьетнаме.

Мир, расколотый надвое (биполярный на геополитическом жар­гоне) обнаружил, однако, свою нежизнеспособность, рухнув в 1991 году. Что теперь? «Однополярная» диктатура или еще одна попытка воссоздать раскол на два «королевства» - под видом «мно­гополярного» мятежа? Похоже, что в последние годы Китай делает заявку на создание альтернативного «королевства», пытаясь при­влечь к делу в качестве младших партнеров исламский Иран, демо­кратическую Индию и неопределившуюся Россию.

Попытка, впрочем, выглядит заранее обреченной. По двум, по крайней мере, причинам. Во-первых, потому, что и сам кандидат в альтернативные «короли» находится, по сути, в вассальной экономи­ческой зависимости от американского рынка. А во вторых, - и это главное - сомнительно, чтобы Иран, Индия и Россия добровольно пошли в вассальную зависимость к новому «королю».

Я не говорю уже, что у России, в отличие от Ирана и Индии, есть уникальная возможность не становиться ничьим вассалом, найти, наконец, спокойную гавань в новой Европе, избавившись от пресле­довавшего ее столетиями кошмара геополитического окружения Располагает она этой уникальной возможностью просто по праву

рождения в европейской семье народов. Я имею в виду возмож­ность последовать, пусть с опозданием на полтора столетия, завету Чаадаева и стать одной из великих держав Европы, единственного в сегодняшнем мире региона, упразднившего как архаическую власть «королей», так и международную анархию.И живущего вдобавок по законам современного гражданского общества.

Казалось бы, первыми должны были ухватиться за такую возмож­ность национал-либералы с их обостренным переживанием зависи­мости от ненавистного нынешнего «короля» и мечтой о реставрации попранного величия России. Вот ведь они, независимость и величие, сами, казалось бы, просятся в руки. Но нет. Негоже, оказывается, России, по мнению национал-либералов, добиваться вступления в Европейский союз наряду со всякой, пусть и «братской», славян­ской, но все-таки мелкотой, вроде Польши или Чехии. Не к лицу. Россия сама себе король (несмотря на свои ничтожные в решающей экономической сфере два процента мирового ВВП). Суверенитет - это наше всё. На худой конец прислонимся к китайцам в ШАС. Всё лучше, чем идти в «социалистическую Европу», как презрительно именует её М.А. Колеров¹². Не узнали? Перед нами ведь сегодняшний эквивалент той старинной, 1841 года, шевыревской «Европы, от кото­рой уже пахнет трупом», что привела в восторг николаевский чинов­ный Санкт-Петербург...

Беда, однако, не только в близорукости российского руковод­ства, пытающегося усидеть на двух стульях, и не только в яростном саботаже политической модернизации русскими националистами. Беда еще и в том, что ОБСЕ, которая и впрямь могла бы стать инстру­ментом России для вступления в Европейский союз, организована почему-то вовсе не по принципам современной демократии, даже не по модели Священного Союза, но по образцу средневекового поль­ского сейма. 56 «не позволям!» превратили ОБСЕ в такую же бес­плодную говорильню, какая стоила Польше ее государственности. Другими словами, исполнять свою коллегиальную функцию она, в отличие от Священного Союза, попросту неспособна. Деятельность единственной в XXI веке паневропейской организации оказалась