Там же, с. 12.

Там же, с. 102.

Там же.

ство. Еще будет наш СЛАВЯНСКИЙ ПРАЗДНИК, НАШ ПРАВО­СЛАВНЫЙ РЕВАНШ. Все у нас впереди! У них все позади"».¹¹¹

Вся и разница, как видите, между сегодняшним «культурным бол­гарином» и стариком Погодиным, что тот писал еще в первичной на­ступательной фазе наполеоновского комплекса, когда иллюзии были свежи и реальностью не поверены, а этот произносит точно те же са­мые заклинания в фазе фантомной — отсюда и вопль о православном реванше. В остальном совпадение полное, один к одному. И это после шести поколений, после стольких жестоко развеянных иллюзий... Да­дим, однако, опять слово Погодину: «Сербы ждут без сомнения, как ворон крови, знака к восстанию, вот вам и союзница, да какая!»¹¹²

Но это уже война с Австрией, скажете вы. Ну и что? «Разве мы с нею в союзе, дружбе, мире?.. Австрия есть бельмо на нашем глазу, типун на нашем языке... пока Австрия еще не против нас, до тех пор Бог еще не с нами... Она послушалась тайной своей ненависти и Бог её накажет: дни её сочтены... Она погибнет вместе с Турцией или вслед за нею».¹¹³

Погодин, как видим, просто рассек пополам то, что представля­лось Тютчеву «одним фактом». Его не заботило воссоединение цер­квей, зато «окончательное образование великой православной им­перии» разработал он куда подробнее.

«Россия должна сделаться главою Славянского союза... по естеству выйдет, так как русский язык должен со временем сделаться общим литературным языком для всех славянских племен не по принуждению русского правительства, а по законам филологии... К этому союзу по географическому положению, находясь между славянскими землями, должны пристать необходимо: Греция, Венгрия, Молдавия, Валахия, Трансильвания... в общих делах относясь к константинопольскому сейму и русскому императору как к главе мира, т.е. отцу многочислен­нейшего славянского племени».^иА При этом, естественно, «русские великие князья на престолах Бо­гемии, Моравии, Венгрии, Кроации, Славонии, Далмации, Сер-

in

http://zavtraru

Отклик на статью В. Бондаренко в газете «Завтра», № 29, июль, 2003.

112

М.П. Погодин. Цит. соч., с. 116.

¹¹³ Там же, сс. 117,108,103.

1U х

Там же, с. 120.

бии, Болгарии, Греции, Молдавии, Валахии — а Петербург в Кон­стантинополе».¹¹⁵

Вот вам и новый сценарий. И новая генеральная цель внешней по­литики, достойная сверхдержавной России, тот Novus ordo, новый по­рядок в Европе, тот «альтернативный Западу центр мировой полити­ки», который Погодин считал единственно справедливым. Даже после того, как началась война в 1853-м, и началась нехорошо, неудачно, не видел он для неё никакого иного исхода. «Вот неизбежный конец на­чавшейся войны, рано или поздно, кто бы что ни говорил, кто бы что ни делал. Против рожна прати невозможно. Сила вещей сильнее силы людей. Как ни мудрят, ни умничают люди, а история требует своего... и горе дерзким, которые с умыслом или без умысла вздумают сопро­тивляться определениям Божественного промысла».¹¹⁶

Тут важно понять, до какой степени звучало все это приговором — и не только всей прежней николаевской внешней политике с её га­рантиями целостности Турции или изоляцией Франции. Приговором звучало это и старой уваровской идеологической формуле, на осно­вании которой два десятилетия управлялась империя. Формула эта исходила, как мы помним, из того, что «мы сами по себе, а славяне сами по себе». Говоря на ученом жаргоне, она отказывалась иденти­фицировать Россию со славянством. И, с точки зрения Уварова, вполне резонно: зарубежным славянам, подданным своих законных государей, нечего было делать в его формуле. Но с рождением «пра­вославно-славянского» сценария Погодина и вожделенного переме­щения «Петербурга в Константинополь» стало вдруг очевидно, что Официальная Народность точно так же нуждается в «дополнении», говоря языком Тютчева, как и сама империя Востока.

Пожалуй, наиболее точное обоснование ревизии уваровской триады сформулировала в своем дневнике всё та же Анна Федоров­на. 26 июня 1854 года она записала: «О, если бы разразившийся кризис мог заставить Россию понять, что её историческая роль со­вершенно иная, чем роль народов Запада, что жизненный двига­тель у неё совершенно отличный...» Пока что, как видим, всё словно бы в рамках традиционной формулы. Но посмотрите, как радикаль-

Там же.

но меняется она дальше. А.Ф. продолжает: «...и условия её развития зависят [вовсе не от особенностей русской народности, как форму­лировал Уваров, но] от будущего славянских народов, освобожден­ных от турецкого ига и всякого вообще иноземного ига [намек на „поглощение" Австрии], потому что эти народы — наши братья по крови и по вере и наши естественные союзники».¹¹⁷

Одним словом, на смену привычному заклинанию Правосла­вие, Самодержавие и Народность победоносно шло совсем другое: Православие, Самодержавие и Славянство.

Глава шестая Рождение наполеоновского комплекса

диалога Именно эта уваровско-по-

годинская смесь и легла в основу послед-

него внешнеполитического сценария николаевского царствования (который обозначили мы в предыдущей главе как стратегию «вели­кого перелома»). Это ей суждено было стать главным идейным на­следством, оставленным Николаем будущей России. И, между про­чим, ответом на вопрос, поставленный три десятилетия назад Н.В. Рязановским, почему при всех драматических изменениях рус­ской жизни после Николая обрушился в пожаре 1917 года тем не ме­нее все тот же созданный им «архаический старый режим»?

Мало того, разве не объясняет это незначительное на первый взгляд и странным образом не замеченное биографами Николая изменение в управлявшей умами формуле и реваншистскую реак­цию сегодняшнего «культурного болгарина»? Если так, то мы, похо­же, присутствовали при сотворении мифа поистине удивительной долговечности, которому суждено было пережить падение не толь­ко Российской, но и Советской империи. Тогда, в 1850-е, однако, оз­начал этот миф лишь то, что предсказывал Чаадаев: Россия обосо­билась от Европы политически, она вызывала её на бой.

Немедленные последствия этого вызова оказались катастрофи­ческими. Не только потому, что за ревизией уваровской формулы с неизбежностью последовали несчастная война и капитуляция Рос-

Анна Тютчева. Цит. соч., с. 92-93 (выделено мною. —А.Я.) сии. И даже не только потому, что эта ревизованная формула вошла в состав нового консенсуса её политического класса (а затем и на­ционального сознания страны). Еще хуже было другое: она сделала невозможным честный диалог — как между Россией и Европой, так и между погодинским и чаадаевским поколениями в самой России. Утрачен был общий язык, без которого не могло быть серьезного спора, обе стороны перестали друг друга понимать.

Вот смотрите. Новая формула не только легитимизировала, но и предписывала захват Константинополя и проливов так же, как и «поглощение Австрии», и образование на месте Турции «закон­ной империи Востока» (пусть под именем Славянского союза, но «с русским императором как главой мира» и с русскими велики­ми князьями на престолах всех славянских государств). Европа при­няла эту формулу всерьез. И страх перед нею объединил там всех — от консерваторов до революционеров.

Погодин сам цитировал Адольфа Тьера, знаменитого историка и будущего президента Франции. В его изложении Тьер утверждал: «Европа, простись со своей свободой, если когда-нибудь Россия по­лучит в свою власть эти два пролива».¹¹⁸ Маркса и Энгельса Пого­дин, конечно, не цитировал, но встревожены они были ничуть не меньше ненавистного им Тьера. «Если Россия овладеет Турцией, — писали они, — её силы увеличатся почти вдвое, и она окажется сильнее всей остальной Европы вместе взятой. Такой исход дела явился бы неописуемым несчастьем для революции».¹¹⁹