Литмир - Электронная Библиотека

56 ММ Карамзин. Записка о древней и новой России, M., 1991, с. 220.

Часть первая

КОНЕЦ ЕВРОПЕЙСКОГО СТОЛЕТИЯ РОССИИ

рий Иванович Вишневецкий, присягавший прежде Литве. Теперь он согласен был перейти на царскую службу — лишь бы позволили ему возглавить крымский поход.

Развязывалась цепная реакция национальной войны, поистине Реконкиста. Вишневецкий взял штурмом татарский город Ислам-Кер- мень и вывез пушки из него в поставленный им на Днепре городок на острове Хортица. Два черкесских князя на московской службе взяли еще два татарских города и у хана не хватило сил их вернуть. Его по­пытка штурмовать Хортицу окончилась, по словам С.М. Соловьева, тем, что он «принужден был отступить с большим стыдом и уроном».57 Весною 1559_го> в самый момент перемирия с Ливонией, Данила Ада- шев, брат Алексея, захватил в устье Днепра два турецких корабля, высадил в Крыму десант, опустошил улусы и освободил русских плен­ников — и опять ничего не сумел с ним поделать хан.

По мнению Карамзина, только военная поддержка турок могла спасти тогда татар: «Девлет Гирей трепетал, думал, что Ржевский, Вишневецкий, князья черкесские составляюттолько передовой от­ряд нашего войска; ждал самого Иоанна, просил у него мира, в отча­янии писал султану, что все погибло, если он не спасет Крым».58 Сул­тан спас. Как горестно замечает тот же Карамзин, «мы не следовали указанию перста Божия и дали оправиться неверным. Вишневецкий не удержался на Хортице, когда явились многочисленные дружины турецкие и волошские, присланные Девлет Гирею султаном».59

Как видим, воевать Крым и впрямь было можно. Но одними пар­тизанскими налетами нельзя было его завоевать. Решившись покон­чить с ним, как было покончено с Казанью, следовало готовиться к тя­желой и долгой борьбе. Ведь Крым был отделен от Москвы сотнями километров, а даже Казань, которая была намного ближе, пала не в один день. Еще при Василии построили на полпути туда крепость Ва- сильсурск. Уже при Правительстве компромисса был воздвигнут на­против нее, на другом берегу Волги, Свияжск. Сколько же крепостей

СМ. Соловьев. Цит. соч., с. 493. ^■М. Карамзин. История...., с. 253. Там же, с. 254.

требовалось построить на пути в Крым, в южных степях, продвигаясь все дальше и дальше, цепляясь за каждую версту и каждый рубеж, от­воеванный у татар? Не на год и не на два пришлось бы подчинить стра­ну этому финальному броску Реконкисты, начатой Иваном III, вложить в эту борьбу все её ресурсы. В том числе и внешнеполитические.

Нужно было искать союза с Европой против султана, координиро­вать с ней свои действия. Как показали события 1571 года, когда раз­гром турок европейской коалицией спас Москву от смертельной опас­ности, такая координация была вполне реальна. Но даже с помощью союзников многие годы требовались для завершения Реконкисты. Иван III, открывший эту кампанию еще три поколения назад, счел бы, разумеется, такое национальное усилие совершенно естественным. Но внук его сделан был, как мы уже знаем, совсем из другого теста. Иосифляне убедили его, что он — наследник Августа кесаря по прямой линии и, стало быть, «перший государь», первый в мире, то есть. «По­ворот на Германы» представлялся царю путем к головокружительно­му триумфу, ключом к новому Риму, Третьему Риму — московскому.

Глава четвертая

что мы знаем передай и чего мы незнаем

Мы не знаем и никогда уже, вероятно,

не узнаем, что конкретно происходило в Кремле в те решающие для судеб страны годы. Пытался ли Адашев затевать в противовес плету­щимся против него интригам свои собственные секретные комбина­ции? Следил ли затем, что предпринимает руководитель внешнепо­литического ведомства дьяк Висковатый, личный враг Сильвестра?

Что были по сравнению с этим мировым величием какие-то жал­кие крымчаки? А уж про «советников», стоявших поперек дороги, все объяснил ему еще Пересветов. Разве не «советники» погубили Византию? И разве не умудрился даже басурманский султан стать первым в Европе, содрав с них шкуру? В виду всех этих соображений антитатарская стратегия была обречена. Царь нарывался на едино­борство с Европой. И потому компромисс Адашева оказался для правительства реформаторов последним.

Понимал ли, как опасен для него альянс между Висковатым и митро­политом Макарием, для которого хороша была любая возможность поссорить царя с правительством? Никаких сведений об этом не со­хранилось. Даже о главном мы ничего не можем сказать, о том, на­сколько ясно было Адашеву, что правительство его держится на во­лоске, и бездна, готовая поглотить их всех, уже разверзается.

Мы можем лишь предположить, что сложность политического про­цесса в новой «отчине» оказалась выше разумения наших ранних ре­форматоров. И что им, воспитанным в традициях Ивана III, характер царя был решительно непонятен. Они думали, что он просто капризни­чает, надеялись отвлечь его внимание от Ливонии блестящими побе­дами в Крыму. По-прежнему, как во времена Казани, обращались с ним, как с недорослем. Наверное, он казался им безобидным — жил в свое удовольствие, бесчисленные любовные приключения занима­ли его куда больше, чем скучные государственные заботы.

И основания для такого мнения были. Даже де Мадариага при­знаёт, что «трагедия 1560 года была, вероятно, первым из многих приступов паранойи, полностью разрушившим [психологический] баланс в еще молодом царе».60 Карамзин сказал бы «когда царя впервые посетило адское вдохновение». И это почти буквально со­впадает с гипотезой М.П. Погодина, который, как мы еще увидим, настаивал, что царь вообще не принимал никаких политических ре­шений до 156^ года. Совпадает это также и с наблюдением М.А. Дья­конова, которое мы уже упоминали, и Р.Г. Скрынникова, что именно с 1560 года начинается поток русских беженцев в Литву, постепенно сформировавших в ней заметную «русскую эмиграцию».61 Свиде­тельствуют все эти совпадения, однако, лишь о том, что реально при­ход царя в политику связан был с приступом паранойи и что произо­шел он около 1560 года. Но ничего еще не говорят они нам о том, что происходило с царем до этого рокового года.

Между тем он не только развлекался, но много читал, вел дол­гие серьезные беседы со своими иосифлянскими наставниками,

kabelde Madariaga. Op. cit., p. 376.

Скрынников. Царство террора, Спб., 1992, с. 186.

постепенно усваивал внушаемую ему идею «сакрального царствова­ния». Американский историк Присцилла Хант назовёт это впослед­ствии «персональной мифологией» царя Ивана.62 Возможно, для ок­ружения Адашева и не было секретом содержание этих бесед. Но не имея исторического опыта, который стране лишь предстояло вы­страдать, можно ли было предвидеть, какие страшные побеги дадут эти ядовитые семена? Мог ли тогдашний прагматический политик, для которого идеи, как мы уже знаем, вообще были чем-то, скорее, эфемерным и незначительным, вникнуть в эту неуязвимую, казалось, мессианскую логику: если Москва, согласно иосифлянским заветам, и впрямь Третий Рим, то не должна ли она стать им реально? Не обя­зан ли, иначе говоря, царь России действительно возродить Римскую империю, принести истинную, т.е. православную веру и на всё ерети­ческое пространство Европы, спасти от вечных мук заблудшие души европейских варваров? А начинать нужно было именно с покорения Германии, путь к которой лежал через Ливонию. Ну, какие, право, на­добны дипломатические калькуляции наместнику Бога на земле?

И о том, какие мотивы заставляли лидеров контрреформы вну­шать царю эти безумные идеи, мы тоже не столько знаем, сколько до­гадываемся. Ведь не могло у них быть никакой рациональной страте­гии, которую они, пусть даже ошибочно, противопоставили бы анти­татарской: серьезной альтернативы ей просто не существовало. Но зато иррациональные цели царя должны были казаться этим лю­дям более чем разумными. Ибо «поворот на Германы» означал ведь неминуемую гибель ненавистного им — и опасного — правительства, связавшего свою судьбу с антитатарской стратегией. И с его падени­ем наступил бы конец всей затеянной этим правительством пере­стройки, из которой раньше или позже неминуемо проистекло бы са­мое для них страшное — православная Реформация. И, стало быть, банкротство всего церковного бизнеса, приносившего им неисчис­лимые прибыли, власть и почет. Это, конечно, лишь догадка, хотя и очень уж похожая на правду. Пусть попробует читатель предложить более правдоподобное объяснение этой самоубийственной логики.

60
{"b":"835143","o":1}