Стагнация парализовала и внутреннюю политику. Церковь про­должала расширять свои владения. О союзе государства с либераль­ной интеллигенцией, так счастливо складывавшемся в начале столе­тия, и речи уже не было. Предоставленные самим себе нестяжатели изнемогали в борьбе с иосифлянами, которые, как мы уже знаем,

68 Сочинения преподобного Максима Грека..., ч. 1, с. 102; В. Ржига. Максим Грек как публицист. Труды отдела древнерусской литературы, т. 1, М. — Л., 1934, с. 113,114.

нашли новую золотую жилу и усердно ее разрабатывали. Тот самый идеологический трюк, что не сработал, как мы помним, в своё время с Иваном III, употребили они теперь с удвоенной силой для просве­щения Василия. Псковский монах-иосифлянин Филофей прямо об­ратился к великому князю с посланием о Москве — «Третьем Риме». Предназначалась ему мессианская роль защитника христианства на земле до второго пришествия Христа: «Един бо ты во всей поднебес­ной христианам царь».

Иосиф, потерпевший поражение в открытой идейной схватке с нестяжателями, естественно, присоединился к призыву Филофея. Он больше не предавался медитациям о царях и тиранах. Вместо это­го объявил он Василия «главою всего», наместником Бога на земле.69 А поскольку «церковное стяжание суть Божье стяжание»,70 надлежа­ло наместнику Бога, разумеется, столь благочестивому делу всячески содействовать (а не покушаться на него, как некоторые). Недурной, согласитесь, обмен: вы нам монастырские богатства, а мы вам иллю­зию. Мудрено ли, что с Иваном III сделка не состоялась?

Тем не менее у предложенной иосифлянами иллюзии былотвер- дое и вполне практическое ядро. И касалось оно вовсе не объявления Василия верховным вождем всего христианского человечества (оце­нить эту высокопарную риторику сможет лишь его сын, Иван IV, у са­мого Василия не доставало для этого воображения), но благослове­ния церкви самодержавного переворота внутри страны. Тем более было это соблазнительно, что плата за такую услугу требовалась срав­нительно скромная. Не столько даже новые земли (земель было боль­ше, чем достаточно), сколько головы вождей нестяжательства. Требо­валось, иначе говоря, от Василия всего лишь пожертвовать юной рус­ской интеллигенцией, а значит, и самим духом московских Афин — драгоценнейшей частью наследия, оставленного России его отцом.

Он пожертвовал. Достаточно просмотреть заметки германского посла Зигмунда фон Герберштейна, дважды посетившего Москву в царствование Василия, чтобы в этом не осталось ни малейшего со-

А. А. Зимин. О политической доктрине Иосифа Волоцкого, с. 175.

В. Малинин. Цит. соч., с. 128.

мнения. То была совсем другая Москва — безмолвная, мрачная, хо­лопская. Но иосифлянам мало оказалось и этого. Им нужно было на­всегда устранить саму возможность возрождения нестяжательства. И другого способа этого добиться, кроме того, чтобы приравнять его к ереси, не существовало. Василий этого не сделал. И потому тира­нические его вожделения умерли вместе с ним. Самодержца из него не получилось.

Но иосифлянство, это правда, набрало при нем большую силу. Существенно укрепил его позиции Даниил, ученик Иосифа и его преемник на посту Волоцкого игумена, которого Василий в 1522 г. поставил митрополитом. Кроме всего прочего, Даниил был изобре­тателем эффективной политической тактики, с большим успехом использованной много поколений спустя другим лидером (тоже ду­ховного воспитания).

Глава третья

пиррова пооеда поляне и нестяжатели иосифлян

То были грозные симптомы. Но так жива еще была

память о царствовании Ивана III и так ничтожен был здравствующий «наместник Бога», что всевластие его сводилось больше к разгово­рам, чем к делу. Василий плыл по течению, дрейфовал. Но при всем том он выдал иосифлянам на расправу их главных врагов, две са-

Покуда нестяжатели писали книги, произносили вдохновенные речи и редактировали соборные тексты, Даниил методично расстав­лял на ключевые посты в иерархии своих людей. Уже через месяц после того, как он стал митрополитом, Даниил поставил епископом Твери брата Иосифа Волоцкого Акакия, а племянник Иосифа Васси- ан Топорков поставлен был епископом в Коломну, Макарий (буду­щий митрополит и сподвижник Ивана Грозного) — архиепископом Новгородским. Из этих людей составлялось соборное большинство и, когда дело доходило до голосования, блестящие нестяжательские вожди оказывались генералами без армии. Так же, как впослед­ствии другойГИосиф, аппаратный гений Даниил давил оппозицию в зародыше.

мые блестящие фигуры тогдашнего московского интеллектуального мира. На Соборе 1525 г. был осужден Максим Грек, на Соборе 1531- го — Вассиан Патрикеев. Оба были сосланы на гибель в иосифлян- ские монастыри. С нестяжательством как с течением мысли, однако, покончено не было. Его обезглавили, но, по крайней мере, не унич­тожили. Не все еще было потеряно.

Еще крепко сидело в седле боярство. И Юрьев день оставался законом. И продолжала развиваться крестьянская предбуржуазия, росли города, судьбоносная дуэль двух экономических тенденций — денег и барщины — продолжалась, и долго еще оставался неясен ее исход. Ничтожество и тиранические замашки Василия вызвали серь­езный кризис, но с его уходом страна могла продолжить свой евро­пейский курс.

Тем более, что пришло еще, не забудем, четвертое поколение нестяжателей. Волею Сильвестра, наставника молодого Ивана IV, бу­дет возведен, подобно его духовному прародителю Паисию, в сан Троицкого игумена старец Артемий, с которым предстояло почти­тельно советоваться царю. И несмотря на интриги Даниила, еще выйдут из школы Нила Сорского и Максима Грека епископы и игуме­ны, еще впереди Стоглавый Собор со знаменитыми царскими во­просами.

Но это и станет финалом.

Собор по видимости внял доводам нестяжателей. Земли, отня­тые церковниками за долги, а также поместья и волости, розданные в малолетство Ивана IV, решено было вернуть владельцам. Однако в свете последующих событий выглядело это лишь тактической улов­кой иосифлян. Всего два года спустя после Стоглава митрополит Ма- карий, использовав в качестве предлога ересь Матвея Башкина, оговорил близкого Курбскому игумена Артемия как «советного» с еретиками, а другого нестяжателя игумена Феодорита как «совет­ного» с Артемием. Их единомышленник, епископ Рязанский Касси- ан, лишен был кафедры. Все они были осуждены и сосланы, а само нестяжательство объявлено ересью.

И это, как мы уже говорили, было, по сути, всё, что требовалось для успеха государственного переворота, самодержавной револю-

Часть первая

КОНЕЦ ЕВРОПЕЙСКОГО СТОЛЕТИЯ РОССИИ

ции, резко изменившей не только политический курс страны, но и саму природу её государственности. Иван Грозный располагал теперьтем, чего лишены были его неудавшиеся предшественники — и Андрей Боголюбский, и Василий III, — полным и безусловным бла­гословением главного идеологического института XVI века, раз и на­всегда избавленного от страха перед Реформацией.

Не отдавая себе в этом отчета, иосифлянская церковь, полно­стью очистившаяся от нестяжательской «ереси», создала монстра. Если Иван III выдал иосифлянам еретиков, чтобы сохранить нестяжа­телей, то Иван Грозный выдал им нестяжателей, чтобы уничтожить всех — и победителей и побежденных.

Карташев, как и все апологеты иосифлян, думал, конечно, ина­че. Не страх перед церковной Реформацией, не жадная страсть к земным сокровищам, заставлявшая их «мучить бичом тела челове­ческие», полагал он, вдохновляла иосифлянство, а мечта. Правда, на его высокопарном языке звучит мечта эта для современного уха, скорее, трагически. Впрочем, разве не вдохновляет и сегодня рус­ских националистов «величественный опыт московско-имперского идеала как оболочки высочайшей христианской (а потому и всемир­ной) истории путеводной звезды — третьего и последнего Рима»?

Тем более, что если перевести эту полубезумную мечту на язык презренной прозы, означать она можетлишь одно: принести свой народ в жертву на алтарь всемирной империи. Или на языке Грозно­го царя, «першего государствования».