Кеппап George. The Russian Police. The Century Illustrated Magazine. Vol. XXXVII. P. 892. Лопухин AA . Настоящее и будущее русской полиции. М., 1907. С. 26. Вестник Европы. 1909. № 1. С. 9.

бурно праздновать эту, пусть недолговечную, но все-таки замечатель­ную либеральную победу?

Второй пример ближе к нам по времени. Начало 1980-х. Кагебешник Андропов - и с ним всё та же «некомпетентная подмена божественного Провидения» - у руля страны. Корейский авиалай­нер, потопленный вместе с сотнями пассажиров. Конфронтация с Западом достигает пика. Сахаров в ссылке. На дворе «империя зла». Назовите мне смельчака, который отважился бы тогда предска­зать «Московские Афины» 1989-го, не говоря уже об августе 1991-го. Я о таком не слышал. Пусть и это торжество традиции вольных дру­жинников было недолговечным: советская «подмена Провидения» отказалась признать своё поражение - и «персональная мифология царя Ивана» ее выручила.

Но это ведь последний резерв почти полутысячелетней «полити­ческой мутации». На что сможет она опереться в следующем кризи­се? Как бы то ни было, единственное, что пытался я продемонстриро­вать этими примерами, очевидно: либеральные депрессии - не индикатор безнадежности будущего.

^ Глава одиннадцатая

Свободна, наконец? noo^,*™*

Между тем частичную реставрацию «особнячества» в начале XXI века не очень сложно объяснить. Прежде всего тем, что падение его имперского бастиона не было - да и не могло быть в советских условиях - подготовлено столь же серьезной и консолиди­ровавшей культурную элиту страны идейной войной, как, скажем, сокрушение самодержавия, не говоря уже о крепостном праве. А если еще иметь в виду, что империя с самого начала была, как мы видели, переплетена с тоской по «першему государствованию», глу­боко за четыре столетия укорененной в сознании поколений, то едва ли удивительно, что именно её крушение привело к еще одному рас­колу как во властной элите страны, так и среди либералов. И потом свобода означает лишь то,что страна свободна идти в любом направ­лении, в том числе и назад в ярмо - хоть к империи, хоть к самодер­жавию. Даже, если угодно, и к крепостничеству.

Мало ли в самом деле было в свое время крестьян, искренне сожалевших об отмене крепостного права? И какими, представьте себе, словами поносили они либералов, «освободивших» их не толь­ко ведь от барского гнева, но и от барской любви? А бывшие крепост­ники, они разве не тосковали отчаянно по утраченному раю дармо­вого крестьянского труда? Так чего уж тут, право, удивляться, что немало нашлось и в наши дни плакальщиков по отпавшей, как сухой лист от древа страны, империи? Что точно так же, допустим, как во второй четверти XIX века, когда самым горящим был в России вопрос о крестьянской свободе, первую скрипку играли крепостники, в эпоху крушения империи заполонили политическую сцену именно реваншисты?

А чего еще могли мы ожидать? Мы видели в трилогии, что так было после каждой победы либералов - и после отмены крепостного рабства, и после падения самодержавия. Не забудем также, что и крепостники и фанатики «сакрального самодержавия» неизменно величали себя государственниками, патриотами, спасителями отече­ства. В том ведь и состоит в России драма патриотизма, что монопо­лию на него неизменно присваивали себе самые оголтелые наслед­ники холопской традиции - от иосифлян в XV веке до черносотенцев в XX и православных хоругвеносцев в XXI. И все эти «патриоты», начиная от непримиримого гонителя «жидовствующих» архиеписко­па Геннадия при Иване III и кончая столь же непримиримым еписко­пом Диомидом при Путине,- всегда лучше всех знали, что хорошо для России (разумеется, конфронтация с еретическим Западом).

Ведь и в эпоху борьбы либералов против крепостного права только крепостники, как мы помним, знали, почему «свобода крестьянская пагубна для России». Вот как по поручению смолен­ского дворянства объяснял это императору их губернский предво­дитель князь Друцкой-Соколинский. Отмена крепостного права, говорил он, приведет лишь к тому, что «стремление к свободе разо­льется и в России, как это было на Западе, таким разрушительным потоком, который сокрушит всё ее гражданское и государственное благоустройство»63.

[208] Ключевский В.О. Цит. соч. Т. 5. C.389.

Убедительный аргумент? Правильный? И впрямь ведь разлился в России после отмены крепостного права «поток свободы, как на Западе». И уже на следующий день поставили, как мы видели, рос­сийские либералы вопрос об отмене самодержавия. Свобода опас­на, говорил князь, и с архаическим «благоустройством» несовмести­ма. Бесспорно, он был прав. Но что же из его правоты следовало? Что нужно держать в неволе большинство соотечественников до скончания века? Или что надо приспособить «гражданское и госу­дарственное благоустройство» к требованиям свободы?

Вот и подошли мы к главной особенности «особняческого» бла­гоустройства, к особенности, из-за которой власть в России всегда опаздывала. И всегда предпочитала неволю адаптации к требова­ниям свободы. Мешал уже известный нам ментальный блок элиты, покоившийся все на тех же четырех иосифлянских нововведениях, которые мы так подробно обсуждали. Его, этого ментального блока, смертельно боялся даже такой, казалось бы, всесильный диктатор, как Николай I. Вспомните его ответ на скромное предложение графа Киселева обязать помещиков заключать договоры с крестьянами: «Я, конечно, самодержавный и самовластный, но на такую меру никогда не решусь»64.

Именно из-за этого ментального блока на полстолетия опоздала Россия с отменой крепостного права. Из-за него же на столетие опоз­дала она и с превращением в конституционную монархию. И причи­ной тому не был некий абстрактный «синкретизм», как думает Пелипенко, а вполне реальное «особнячество», имеющее точную дату возникновения и обратный адрес.

Причиной было преобладание в российской элите, начиная со второй половины XVI века, иосифлянской ментальности - с её «музыкой III Рима», с её готовностью смириться ради этой «музыки» с порабощением соотечественников и с произволом неограниченной власти, с её неспособностью адаптироваться к требованиям свобо­ды. Одним словом, причиной был ментальный блок, одолевавший иосифлянское большинство российской элиты всякий раз, когда оче­редной вызов истории требовал такой адаптации.

Верно, что в XIX-XX веках история, инструментом которой высту­пали либералы, безжалостно этот блок ломала. Но, как правило, лишь в конечном счете. Лишь после того, как доводила российская элита дело до упора, до национальной катастрофы, до крови. Отменить крепостное право согласилась она лишь после крымской капитуляции. Ввести конституцию - лишь после позорной японской войны. Отказаться от «сакрального самодержавия» - лишь после эпохальных поражений в мировой войне. Отречься от империи - лишь когда рушилась советская власть и взяла её за горло угроза финансового банкротства.

Всё это было - когда Россия еще оставалась в ярме «особняче- ства». Но сейчас-то она, казалось бы, почти уже от него свободна. Нужно лишь последнее усилие. Потому-то главная задача сегодняш­них реваншистов в том и заключается, чтобы не дать стране почув­ствовать, что она и впрямь свободна.

Глава одиннадцатая Последний спор

державности

Наивно было бы отрицать, что в пер-

вое десятилетие XXI века им это удаётся. Как удавалось крепостни­кам сохранить крестьянское рабство в первой половине XIX, как уда­валось приверженцам самодержавия сохранить его в первом деся­тилетии XX. Сегодня они на коне. Они завоевали средства массовой информации?У них есть возможность денно и нощно убеждать пуб­лику, как убеждал когда-то императора князь Друцкой, в том, что сво­бода угрожает «гражданскому и государственному благоустройству» страны.

А власть что ж, она, как всегда, приспосабливается к ментально­му блоку своей реваншистской элиты. Приспосабливается, но выхо­дит у нее это сопротивление очередному вызову истории не очень-то складно. Если основоположник триумфа холопской традиции царь Иван был абсолютно уверен в своем праве на «першее государство- вание» (пусть по причине своего мифического происхождения попрямой линии от Августа Кесаря), то сегодняшние энтузиасты его древней традиции, объявившие Россию «энергетической сверхдер­жавой XXI века», вести её родословную могут разве что от «энергети­ческой сверхдержавы XX века» Саудовской Аравии.