Их устранение как раз и представляет самую насущную проблему для Москвы середины XX века, которой, собственно, и посвящена большая часть романа Шарапова.

«Речь шла о непомерном размножении в Москве еврейского и иностранного элемента, сделавшего старую русскую столицу совер­шенно международным еврейским городом»55. Дело дошло до того, что «была уничтожена процентная норма для учащихся евреев во всех высших и средних учебных заведениях». Даже в фантастиче­ском будущем такой либеральный разврат ужасал автора. Впрочем, как мы сейчас знаем, ужасался он зря. В полном соответствии с «христианской правдой» выродившегося славянофильства процент­ная норма была при императоре Иосифе благочестиво восстановле­на.

Тут, однако, нужно опять отметить точность предвидения Шарапова. Если вспомнить действительно потрясавшие Москву середины века кампании против «безродных космополитов» и «убийц в белых халатах», то в главном пророчество его сбылось. Коммунистический император и впрямь превратил еврейский вопрос в самую насущную проблему России. Как известно, лишь его смерть помешала её «окончательному решению».

Существенно, однако, что и для Сергея Шарапова, и для Иосифа Сталина решение еврейского вопроса одинаково оказалось оборот­ной стороной глобальной борьбы с мировым злом. Фундаментальный постулат Русской идеи был, таким образом, сохра­нен в обоих случаях: Россия по-прежнему противостояла гнилому Западу. Только в новой, переформулированной доктрине мировое зло коренилась не в западном парламентаризме, как думали осно­воположники славянофильства, не в «либерально-эгалитарном раз­ложении», как считал Леонтьев, и даже не в западной буржуазности,

как полагали родоначальники большевизма, но в еврействе, кото­рое, согласно «Протоколам сионских мудрецов», навязало миру и этот парламентаризм, и это либеральное разложение, и эту буржуаз­ность56. Стало быть, окончательная победа «христианской правды о земле» была просто невозможна без окончательного решения еврейского вопроса.

Тут, впрочем, проявил Шарапов некоторое легкомыслие. По крайней мере, с точки зрения его влиятельных единомышленников, среди которых были и депутаты Думы и даже виднейшие ее ораторы, он упростил дело. По его мнению, окончательное решение вопроса могло быть достигнуто превращением евреев в изгоев и всеобщим организованным презрением к ним со стороны «коренных русских людей, которые, наконец, почувствовали себя хозяевами земли своей»57. Просто не следовало их брать ни на какую работу, кроме черной.

Ю.М.Одинзгоев шел, однако, дальше Шарапова. Он предлагал «бойкот христианами всех органов печати жидовской окраски, бой­кот промышленности, торговли, бойкот во всех решительно сферах человеческой деятельности»58. А Владимиру Пуришкевичу, возглав­лявшему Союз Михаила Архангела, и это предложение казалось слишком либеральным. Окончательно решить вопрос, по его мне­нию, могло лишь выселение всех евреев на Колыму, за Полярный круг (идея, впоследствии подхваченная и модифицированная Сталиным). Но радикальней всех был, конечно, шеф Союза русского народа Николай Марков, подробный разговор о взглядах которого у нас еще впереди. Сейчас скажем лишь, что в апреле 1911 года он тем­пераментно заявил в Думе: в случае, если его коллеги будут продол­жать свою либеральную политику по отношению к евреям, в частно­сти, не давая русскому народу «возможности обличить в суде иудея ... всех жидов начисто до последнего перебьют»59. Эта идея была впо­следствии подхвачена Гитлером - тоже с известными модификациями.

Там же.

Там же. С. 24.

Одинзгоев /ОЖ В дни царства Антихриста. Сумерки христианства. С. 225.

Цит. по: Кожинов В.В. Черносотенцы и революция. М., 1998. С. но.

Атеоретическое обоснование всей этой черносотенной свисто­пляски дал, как всегда, всё тот же «неисчерпаемый духовный резер­вуар», по характеристике сегодняшних его единомышленников, М.О. Меньшиков. Дело, оказывается, в том, что «входя в арийское общество, еврей несет в себе низшую человечность, не вполне чело­веческую душу»60. Именно по этой причине «народ требует чистки. Когда он здоров и могуч, то совершает выпалывание чуждых элемен­тов сам безотчетно, как организм выгоняет своих паразитов. Больному же и захиревшему народу нужно несколько помочь в этом»61. Вот Шарапов с компанией и взялись помогать. Отсюда их требования бойкотов и выселения за Полярный круг, обвинения в ритуальных убийствах и обещания «перебить» в предстоящих погро­мах всех жидов до последнего.Что касается «обличения в суде иудея», то это как раз российско­му Министерству юстиции два года спустя затеять удалось. Только, вопреки его ожиданиям и к вящему позору «обличителей», закончи­лось оно оправданием невинного человека. Я говорю, конечно, о знаменитом деле Бейлиса. Но это к слову. А, по сути, отчетливо видим мы теперь, что «евангелие от Сергея» вовсе не было грёзой любителя-одиночки. Оно было необыкновенно популярно среди значительной части «национально ориентированных». Было на самом деле одной из трех главных частей нового «патриотического» канона, который, как мы видели, состоял у последнего предреволю­ционного поколения русских националистов из войны с Германией, возврата утраченной в крымской катастрофе сверхдержавности и, конечно же^окончательного решения еврейского вопроса.

И помимо всего прочего даёт нам утопия Шарапова возможность представить себе, как выглядел бы сегодня мир втом, почти неверо­ятном случае, если победа в холодной войне досталась бы не ошель­мованному нашими «патриотами» Западу, а советско-славянофиль­ской империи, что привиделась в 1901 году Сергею Шарапову.

Новое время. 1909, i марта.

Там же. 190В, 2В февраля.

w Глава восьмая

Русским вопрос Нафи™™**прммй

Так или иначе, вырождение благородной ста­рой утопии завершилось. Она слилась с геополитическими амбиция­ми деградировавшего самодержавия и с брутальным черносотен­ством. И, может быть, вовсе не странно, что именно её идеологи несопоставимо точнее предвидели - и описали - основные очерта­ния эволюции средневековой системы натри четверти столетия впе­ред. Что-то такое, выходит, знали они об инстинктах аудитории, к которой обращались, о чем не подозревали ни высоколобые моло­догвардейские пророки, ни тем более «национально ориентирован­ные» либералы.

Им, этим новым идеологам, не было нужды апеллировать к врожденному византизму России, как Леонтьеву, не говоря уже об «историческом чувстве свободы», как Бакунину. И в отличие от Достоевского не оправдывали они мировое первенство России пра­вославием русского народа. Для них это первенство подразумева­лось само собою. Из всего славянофильского наследства усвоили они один лишь национальный эгоизм - причем, в самой обнажен­ной, в самой бесстыдной его форме -на уровне инстинкта ненависти ко всем, кто противился российской сверхдержавности. Ибо отныне, запомним дерзкий вызов Шарапова, «не обороняться будет русский гений от западных нападений, а сам перевернет и подчинит себе всё».

Я не уверен, как объяснить внезапное появление таких бесша­башно агрессивных идеологов на финишной прямой самодержавия, когда, по выражению американского историка, «даже русские гене­ралы заговорили апокалиптическим языком»62. Можно, конечно, счесть это временным помрачением рассудка, порожденным миаз­мами разложения средневековой политической системы. Но откуда в таком случае взялись бы точно такие же, словно сорвавшиеся с цепи идеологи на политической арене совершенно новой, только что народившейся постсоветской государственности? Ведь и она, как мы знаем, ими буквально кишит. Одни лишь сегодняшние аналоги доре­волюционного Сергея Шарапова Владимир Жириновский и Алек-

62 Fuller W.C. Jr. Strategy and Power in Russia. 1600-1914. New York, 1992. P. 267.

сандр Дугин чего стоят! Приходится предположить, что эти люди - своего рода живой итог эволюции идеологии национального эгоиз­ма. Выходит, и впрямь не умерла эта идеология даже после чугунных советских десятилетий.

Как бы то ни было, вопрос остается: почему именно этим выро­дившимся наследникам благородной утопии удалось угадать то, на чем сломали зубы такие серьезные, можно сказать, профессиональ­ные мыслители, как Тютчев, Леонтьев или Данилевский? Что такое знали они о своей стране, о чем не ведали профессионалы? Совсем ведь, право, несложно измерить точность их предвидения. Всё, что для этого требуется, - просто спросить себя: вправду ли кончилась власть над российскими умами так отчаянно волновавшего их «еврейского вопроса» даже сейчас, столетие спустя после падения породившего их самодержавия?