На практике означало это: по старой славянофильской привычке искать будущее в прошлом - обратиться к идеям николаевского лейб-геополитика Михаила Погодина. Помните, как тот сладостраст­но высчитывал, сколько «нас» и сколько «их», и размышлял, «что выйдет, если к российским 6о миллионам да прибавить еще 30 мил­лионов братьев-славян, рассыпанных по всей Европе, и вычесть это количество из Европы?» Не мог, однако, Аксаков, в отличие от Данилевского, забыть, что все эти геополитические восторги ничего, кроме крымского позора, России не принесли - он-то был живым свидетелем этого позора.

Но так далеко уже зашел он в своем «повороте на Германы», что и воспоминания о катастрофе не удержали его от панславистского соблазна. Трудно поверить, но был он теперь совершенно убежден, что вовсе не отмена крепостного права и не Великая реформа спо­собны были приблизить страну к славянофильскому идеалу, но всё тот же Всеславянский Союз. Таков, полагала теперь старая гвардия, единственный путь к возрождению московитской Атлантиды. Единственный, поскольку без него невозможно, с её теперешней панславистой точки зрения, положить раз и навсегда предел интри­гам и коварству Европы и начать выращивать славянофильское будущее-прошлое в России.

Европа, и в особенности «Иуда-Австрия», которая не только пре­дала Россию в 1854 году, но и оказалась «самым коварным врагом славянства», поработившим его культурнейшую центральноевропей- скую ветвь, почиталась теперь врагом № 1. Ибо «вся задача Европы состояла и состоит в том, чтобы положить предел материальному и нравственному усилению России, чтобы не дать возникнуть новому миру - православно-славянскому, которого знамя предносится еди­ною свободною славянской державой Россией и который ненави­стен латино-германскому миру»73. Вся и разница с сегодняшними властителями националистических дум в том. что они назвали бы этот ненавистный мир «англо-саксонским»)

«Россия

Глава шестая Торжество национального эгоизма

сосредоточивается»

В первое десятилетие после него ситуация в России складывалась, однако, совсем неблагоприятно для ново­рожденной славянофильской геополитики. Не зажили еще раны николаевского «поворота на Германы». Петербургский внешнеполи­тический истеблишмент, и в особенности возглавивший его после войны князь Александр Горчаков, не были готовы к такому повороту. То есть жил князь, конечно, тоже мечтой о реванше за Крым, которую и выразил знаменитой, по сей день восхищающей российских геопо­литиков фразой: «Россия сосредоточивается». Но в отличие от ста­рой славянофильской гвардии, он понимал, что сверхдержавой России больше не быть. По крайней мере, при его жизни. И поэтому о реванше военном и мечтать нечего.

Короче, так незаметно для самого себя и вроде бы даже вполне органично перерождалось невинное «национальное самодоволь­ство» славянофилов в сверхдержавный соблазн. И, естественно, в жажду военного реванша за крымское поражение.

Вообще Горчаков заслуживает отдельного разговора. Хотя бы потому, что современные «встающие с колен» интеллигенты в Москве неожиданно сделали его своим кумиром. И действительно, он вполне мог бы претендовать на авторство пассажа Подберезкина, опубликованного в 1996 году: «Убежден, что нашей главной внешне­политической задачей является создание условий для того, чтобы в сжатые исторические сроки восстановить, в том числе и в территори­альном смысле, великое Российское государство». Разница лишь в том, что наш современник, естественно, говорит «в рамках тех гра­ниц, которые существовали до 1991 года»74, а Горчаков сказал бы «до 1853 года». Подберезкин, между прочим, сходства этого и не думает скрывать. Уже на следующей странице добавляет он, что «в этой связи мне хотелось бы вспомнить великого русского дипломата, канцлера Александра Михайловича Горчакова, который во многом в сходной ситуации провозгласил аналогичные цели»75.

И Зюганов, ясное дело, туда же: «После унизительного пораже­ния России в Крымской войне... среди политической элиты нашелся мудрый человек - канцлер А. Горчаков, друг Пушкина по лицею, уди­вительно цельный и любивший отечество политик. Он выдвинул гени­альный принцип восстановления поруганной российской державы: «Россия сосредоточивается»76.

Интересно далее, что Подберезкин с Зюгановым тоже, подобно Горчакову 1860-х, стоят за мирный реванш (умалчивая, впрочем, что кончилось дело при Горчакове всё-таки войной и новым унизитель­ным поражением России, не менее зловещим по своим послед­ствиям, чем крымская катастрофа). Само собою разумеется, что о главных вопросах, связанных с тогдашней внешнеполитической ситуацией в России, они вообще предпочитают не упоминать, чтобы, надо полагать, не пришлось отвечать на неудобные вопросы.

В самом деле, как получилось, что николаевская Россия, тогдаш­няя сверхдержава, оказалась вдруг «поруганной» и потерпела «уни­зительное поражение»? И от кого? Не от «дряхлого» ли мира? Не от

Подберезкин А. Русский путь. М., 1996. С. 51.

Там же. С. 53.

Зюганов ГА. За горизонтом. Орел. 1995. С. 7.

безнадежно ли «гниющей» Европы? Еще тщательнее обходят они вопрос о том, к чему же в действительности привели Россию «гени­альный принцип» и маниакальная жажда реванша «великого русско­го дипломата». Имеет поэтому смысл нам самим в этом разобраться.

Начнем с того, что поначалу, как мы уже говорили, политика Горчакова очень раздражала тогдашних «национально ориентиро­ванных». Дело в том, что их панславистские идеи не фигурировали в ней вовсе. Как раз напротив, основывалась она на тесной дружбе с ненавистной славянофилам Турцией (а стало быть, на предатель­стве балканских славян) и на «Тройственном союзе», включавшем, естественно, кроме Пруссии, и «самого коварного врага славян­ства», Австрию. Но и помимо славянофильского негодования, даже просто с точки зрения национальных интересов страны, выглядело горчаковское «сосредоточение России», скорее, парадоксально. С головой выдавая султану вчерашних союзников и подопечных, в особенности греков, которых Россия, как мы помним, уже столько раз предавала в прошлом, она, конечно, не укрепляла свое влияние на Балканах.Куда хуже, однако, было то, что во имя сиюминутных выгод Горчаков, ослепленный жаждой реванша, всемерно способствовал созданию долговременного смертельного антагониста России, несо­поставимо более опасного, нежели все её вчерашние противники. Обязавшись охранять тыл и фланги Пруссии во время её войны с Францией в 1870 году, Горчаков таким образом несёт ответствен­ность за возникновение на русской границе могущественной воен­ной империи, Второго Рейха. А между тем одного княжеского слова было достаточно, чтобы этого не произошло. Во всяком случае в 1875 году, когда Бисмарк готовил новую карательную экспедицию против той же Франции, слова такого оказалось и впрямь достаточно, чтобы её предотвратить.Однако в момент, когда решалось быть или не быть бисмарков- скому Рейху, летом 1870 года, мир от России не услышал ни звука. Более того, она активно тогда Бисмарку помогала. Американский исследователь внешней политики России А. Лобанов-Ростовский, вполне сочувствовавший Горчакову, не мог, однако, не заметить, что

( во время франко-прусской войны Россия действительно обеспечила Бисмарку главное: нейтралитет Австрии и Италии. В дополнение, конечно, к собственному дружественному нейтралитету, В частности, пишет он, «тень Петербурга по сути определила решения Флоренции [первой столицы только что воссоединенной Италии]»[78]. Но об этой роковой ошибке Горчакова нам еще предстоит поговорить.

Глава шестая Торжество национального эгоизма

«сосредоточения»

Самым унизительным из пунктов s Парижского договора 1856 года, подведшего итог Крымской войне,

было, как мы помним, запрещение России иметь на Черном море военный флот. Вокруг отмены этого пункта и крутилась, собственно, на протяжении полутора десятилетий вся её внешняя политика. Для того и флиртовал Горчаков поочередно то с Францией, то с Турцией, то с Германией. Но если флирт с Францией привел лишь к тому, что черногорцы и сербы заговорили вдруг по-французски охотнее, чем по-русски, то флирт с Турцией требовал жертв куда более ощутимых. Хотя бы потому, что и она, подобно России, была тогда евразийской империей и главный её интерес состоял в том, чтобы держать в пови­новении православные народы Балкан. Во имя черноморского флота Россия соглашалась ей в этом содействовать. Славянофилы могли сколько угодно объявлять такую политику Горчакова бессо­вестным предательством единоверцев. Но в 1860-е, покуда их романтическое негодование не совпало неожиданно с вполне праг­матическими планами германского канцлера Отто фон Бисмарка, никто их не слушал. Письма Горчакова турецкому султану один к одному напоминали аналогичные поклоны графа Каподистрия при Александре I, знакомые нам по второй книге трилогии. Вот пример: «Уже много лет, - писал в Константинополь Горчаков, - мы не пере­ставали твердить христианским народам под владычеством султана, чтобы они терпели, доверяясь добрым намерениям своего государя.