Если классики славянофильства жили в мире религиозной мета­физики и мистического мессианства, мечтая об обновлении Европы «живыми соками» Русской идеи, то, начиная с Данилевского, цент­ральной темой, одушевлявшей второе поколение славянофилов, становится заимствованная у Официальной Народности геополити-

Данилевский Н.Я. Россия и Европа. М., 1871. С. 426. Цит. по: Вестник Европы. 1885. № 12. С. 909.

ка. С ним русский национализм окончательно становится не только вполне светской идеологией, но и единственным «производителем смыслов» для внешнеполитической ориентации страны.

Можно сказать, что Данилевский возродил николаевскую геопо­литику-только без ее двусмысленности, заставлявшей, как мы виде­ли, идеологов Официальной Народности отчаянно метаться между охраной легитимных правительств от революции и откровенным стремлением к сверхдержавности. С Данилевским русский национа­лизм сделал свой выбор. И был этот выбор в пользу старого никола­евского «бронепоезда», простоявшего на запасном пути почти до самой Крымской войны (а после неё и вовсе, казалось, в порефор­менном тумане растаявшего). Иными словами, если с тютчевской фантазией о «православном Папе в Риме» было покончено, то его же песнь о «всеславянском царе» становилась неофициальным гимном молодой гвардии (Данилевский даже сделал эти стихи эпиграфом к ключевой главе «России и Европы»).

Вкратце мысль его сводилась к следующему: «Будучи чужда европейскому миру по своему внутреннему складу, будучи, кроме того, слишком сильна и могущественна, чтобы занимать место одного из членов европейской семьи, быть одною из великих европейских держав, - Россия не иначе может занять достойное себя и Славянства место в истории, как став главою особой, самостоятель­ной политической системы государств и служа противовесом Европе во всей её общности и целостности»[70].

Выбор, как видим, был сделан в пользу сверхдержавности. По стопам Погодина (и опережая вождя старой гвардии Ивана Аксакова) Данилевский назвал свою «особую политическую систему» Всесла­вянским Союзом. Само собою разумеется, «под политическим води­тельством и гегемониею России».[71] Простираться эта новая сверхдер­жава должна была, по его замыслу, «от Адриатического моря до Тихого океана, от Ледовитого океана до Архипелага»56. Имея в виду гигантский географический размах, войти в неё, кроме славян,

«должны, волею или неволею, и те неславянские народности (греки, румыны, мадьяры), которых неразрывно, на горе и на радость, связа­ла с нами историческая судьба, втиснув их в славянское тело»[72].

А поскольку «Турция и Австрия потеряли всякий смысл, [т.е.] умерли - и подобно всякому трупу, вредны в гигиеническом отноше­нии, производя своего рода болезни и заразы»[73], их, естественно, придется с политической сцены, мягко выражаясь, устранить. Конечно же, такая «гигиеническая» операция предполагала тоталь­ную войну с Европой. Но это обстоятельство Данилевского нисколько не смущает. Напротив, «продолжительная, многократно возобнов­ляющаяся борьба с Европой ...посеет спасительное отчуждение от того, что идет от врагов и тем более заставит ценить и любить своё родное, исконно славянское»[74].

Весьма полезна была бы для хорошего дела и добротная, полно­ценная патриотическая истерия - в защиту, допустим, братьев-сер­бов или родных словаков. Поскольку «если бы такое отношение к чуждому европейскому и своему славянскому и перешло даже долж­ную меру справедливости, перешло в исключительность и патриоти­ческий фанатизм, - то на время и это было бы в высшей степени бла­годетельно и целебно»[75].

^ ^ I Глава шестая

« НеизбежноСТЬ»? |ТоРжествонациональногозгоизма

Данилевский был совершенно, как мы помним, уверен, что сама история не позволит России уклониться ни от этой благодетель­ной и целебной истерии («патриотического фанатизма»), ни от войны с Европой. Ибо «рано или поздно, хотим мы или не хотим, но борьба с Европою неизбежна ...из-за свободы и независимости сла­вян, из-за обладания Царьградом». И вообще «по мнению каждого русского, достойного этого имени [борьба эта], есть необходимое требование её исторического призвания»[76].

Он понимает, конечно, уязвимость своей позиции: «Нас обвинят, может быть, в проповеди вражды, в восхвалении войны»62. Но, защи­щается Данилевский, «такое обвинение было бы несправедливо: мы не проповедуем войны, мы утверждаем лишь, и не только утвержда­ем, но и доказываем, что борьба неизбежна, что хотя война очень большое зло, однако же не самое еще большее, - что есть нечто гораздо худшее войны, от чего война может служить лекарством, ибо не о хлебе едином жив будет человек»63.

И не дай бог России от этой войны уклониться. Поскольку в этом случае, как мы уже знаем, ей, «не исполнившей своего предназначе­ния и тем самым потерявшей причину своего бытия, свою жизнен­ную сущность, свою идею, - ничего не останется, как бесславно доживать свой жалкий век9 перегнивать как исторический хлам... распуститься в этнографический материал... даже не оставив после себя живого следа»64. Суровый, страшный, согласитесь, приговор: война или смерть!

| Глава шестая

КЭТбХ И 3 И С Торжество национального эгоизма

славянофильства»?

Я думаю, читатель уже может составить пред­ставление о том, как необозримо далеко ушла молодая гвардия от отцов-основателей славянофильства. Молодогвардейцам не было нужды доискиваться до исторических и метафизических причин отличия России от Европы: они с порога постулировали, что «Европа враждебна России». Молодогвардейцы не утруждали себя доказа­тельствами религиозной избранности русского народа: военное могущество было для них более чем достаточным для этого основа­нием. Они не размышляли о спасении человечества светом право­славной идеи: сверхдержавность и была, по их мнению, Русской идеей. И следа не осталось у них от былой славянофильской одухо-

Там же. С. 320.

Там же.

Там же. С. 341 (выделено мною - А.Я.)

творенности и романтики, один сухой, чтобы не сказать бухгалтер­ский, расчёт: сколько и чего приобретёт Россия от нового своего сверхдержавного статуса.

Мы уже видели его образцы во второй книге трилогии. Повторю самые яркие. «Всеславянский Союз, - объяснял, например, Данилевский, - должен состоять из следующих государств:

Русской империи с присоединением к ней всей Галиции и угор­ской Руси.

Королевства Чехо-Мораво-Словакского ...приблизительно с 9 ооо ооо жителей и 1800 кв. миль пространства.

Королевства Сербо-Хорвато-Словенского ...с населением при­близительно 8 ооо ооо на 4500 кв. милях пространства.

Королевства Болгарского с Болгарией, большей частью

Румынии и Македонии с 6 ооо ооо или 7 ооо ооо жителей и с лишком 3000 кв. миль.

Королевства Румынского с Валахиею, Молдавией, частью Буковины и половиною Трансильвании ...Это составило бы около 7 ооо ооо населения и более 3 ооо кв. миль.

Королевства Эллинского ...приблизительно 2800 или 3000 кв. миль и с населением с лишком 4 ооо ооо жителей.

Королевства Мадьярского, т.е. Венгрии и Трансильвании, за отделением тех частей их, которые должны отойти к России, Чехии, Сербии и Румынии ...приблизительно с 7 ооо ооо жителей и около 3 ооо кв. миль пространства.

Царьградского округа с прилегающими частями Румынии и Ма­лой Азии, окружающими Босфор, Мраморное море и Дарданеллы ...приблизительно с 2 ооо ооо народонаселения.

Такой союз, по большей части родственных по духу и крови наро­дов, в 125 миллионов свежего населения, получивших в Царьграде естественный центр своего нравственного и материального един­ства, - дал бы единственно полное, разумное, а потому и единствен­но возможное решение Восточного вопроса»65.

Надеюсь, читатель простит мне длинную цитату. Просто она, как ничто иное, представляет нам возможность проникнуть в эту полубе­зумную «бухгалтерию» сверхдержавной мегаломании молодогвар- действа: «волею или неволею» включим в свой Союз славянские да и неславянские народы, у того отнимем, тому прирежем землицы, сами ввяжемся и их втравим каким-то образом в войну с Европой - и даст бог, задавим ее одной уже своей массой. (Впрочем, что имен­но считал Данилевский «свежим», т. е. по общепринятой терминоло­гии заново приобретенным населением своей нововизантийской империи, так до сих пор и остается тёмным. Ибо население всех сконструированных им королевств составляло даже по его собствен­ным подсчетам лишь 44 миллиона. Как бы не пришлось покрывать дефицит - 8о все-таки миллионов! - за счет Запада.)