, . w Глава вторая
И сто рическии| <^<^0.™,., эксперимент
Но нет, не в силах в это поверить выученики Правящего Стереотипа — ни западные, ни отечественные. Не могут они принять очевидное свидетельство истории, даже когда оно бьёт в глаза. И самое любопытное — объяснения, которые дают они «милосердию» князя Ивана, вполне правдоподобны.
Феннел, Аапример, пишет: «Конечно, жесткие методы на этой стадии не облегчили бы задачу управления городом; его [Ивана] несомненная непопулярность среди определенных членов [новгородской] общины возросла бы; лидеры оппозиции стали бы выглядеть жертвами в глазах публики; торговцы, чьей поддержкой Иван весьма дорожил, могли стать противниками московского дела и таким образом сорвать её [Москвы] экономическую программу».31
Нечто подобное предлагает читателю и Борисов: «князь Иван не хотел задевать самолюбие всего Новгорода. Напротив, он надеялся
ibid.
'bid., p. 47.
5 Янов
расколоть городскую общину изнутри и привлечь на свою сторону основную её часть. Горожане должны были увидеть в нём не завоевателя, а защитника, не разрушителя всего и вся, а строителя».[14]
Все верно. Но выгляни эти эксперты за пределы своей грядки, они тотчас убедились бы, что ни одно из этих соображений не могло даже возникнуть в уме самодержавного правителя, руководившегося «вотчинными» представлениями о принадлежащей ему стране, как не пришло оно на ум тому же Ивану Грозному во время его новгородской экспедиции 1570-Г0. Новгородских торговцев разграбил он беспощадно, ничуть не заботясь ни о московской экономической программе, ни тем более о своей репутации «среди определенных членов общины». Этих «определенных членов» — вместе, впрочем, с неопределенными — он просто подверг массовой экзекуции. И уж конечно, мысль, что «жесткие методы», если позволительно так назвать устроенную им в Новгороде кровавую баню, не смогут «облегчить задачу управления городом», не остановила его ни на минуту. Все слои населения города — и бояре, и духовенство, и богатые купцы, и бедные посадские люди, и даже нищие, которые посреди свирепой зимы были изгнаны замерзать заживо за пределы городских стен, — истреблялись методически, безжалостно, целыми семьями.
Так почему же внук пренебрег соображениями, которые, согласно русскому и западному биографам князя Ивана, были для негс>определяющими? Что лежало в основе этой поразительной разницы? Свести разговор к несходству характеров деда и внука было бы, согласитесь, в нашем случае сверхупрощением. Ибо перед нами не просто разные люди, но политики, живущие словно бы в разных временных измерениях. Если политическое мышление деда пронизано заботой о будущем его отчины, внуку, в полном согласии с «евразийской моделью государственности», страна представлялась безгласной собственностью, «вотчиной», которой он вправе распоряжаться, как ему заблагорассудится. Нельзя даже сказать, что он был лишен чувства ответственности за судьбу государства. Просто эта судьба не существовала для него вне его собственной судьбы.
Для того, однако, чтобы удивиться этой ошеломляющей разнице, чтобы сопоставить политическое мышление деда и внука по отношению к Новгороду, чтобы понять различия между их экспедициями как исторический эксперимент, требовалось, если помнит читатель, выйти за пределы своей грядки, не говоря уже о пределах Правящего Стереотипа. Увы, этого биографы, что русский что британский, сделать даже не попытались.
Вернемся, впрочем, к деду. Нет, не справился Новгород с условиями своей автономии, не смирилась со своим поражением антимосковская партия. Опять затеяла она интриги с Литвой — и опять пошло за нею вече. Доказательства были налицо. Через семь лет после первого похода Иван III, вооруженный, как всегда, солидными документальными уликами, снова выступил против мятежной отчины. И снова она была у его ног. И — что вы думаете? — он опять дает Феннелу повод воскликнуть: «Можно только удивляться тому терпению, с которым Иван проводил переговоры».33
Впрочем, терпениетерпением, но на этот раз великий князь расправился с антимосковской партией радикально и жестоко: ее лидеры были сосланы, а некоторые казнены, вечевой колокол снят, целые роды потенциальных крамольников переселены на юг и на их место посажены верные люди.
Что ж, компромиссная комбинация «отчины» с «вольными мужами» не сработала. И признав свое поражение, великий князь ликвидировал «вольности». Но даже и тогда расправился он с антимосковской партией, а не с Новгородом. Пусть и лишенный автономии Новгород нужен был ему как часть «отчины» — живая, здоровая и богатая, а не обращенная в пепел.
Академик М.Н.Тихомиров авторитетно подтверждает, что именно так и обстояло дело после второго новгородского похода князя Ивана: «Присоединение Великого Новгорода к России отнюдь не привело к падению его экономического значения. Наоборот, после присо-
Л/../. Fennel!. Op.cit., p. 51.
единения к Российскому государству Новгород поднялся на новую высшую ступень своего экономического развития. И даже остатки прежней новгородской вольности сохранялись еще очень долго».34
Финал эксперимента
Так или иначе, столетие спустя, перед походом Грозного, это все еще был Великий Новгород, богатейший город земли русской, самый развитый, самый культурный, все еще жемчужина русской короны. Но там, где проходила опричнина, и трава не росла. «Опричные судьи вели дознание с помощью жесточайших пыток... опальных жгли на огне... привязывали к саням длинной веревкой, волокли через весь город к Волхову и спускали под лед. Избивали не только подозреваемых в измене, но и членов их семей... летописец говорит, что одни опричники бросали в Волхов связанных по рукам и ногам женщин и детей, а другие разъезжали по реке на лодке и топорами и рогатинами топили тех, кому удавалось всплыть...»35
Никогда больше не суждено было Новгороду стать Великим.
Глава вторая Первостроитель
А междутем, к 1570-му в нем давно уже не было ни республики, ни Совета господ, ни веча, ни автономии, ни даже антирусской партии. Не было больше врагов России в Новгороде. И тем не менее армия и полиция, институты, созданные для поддержания общественного порядка, обрушились на собственный, совершенно беззащитный от них народ, растерзали его, надругались над ним, превратив жемчужину в прах.
Бессмысленная жестокость? Но в том-то и дело, что террор был лишь формой событий, сутью его был обыкновенный грабеж. Сразу же после погрома в городе опричники вдруг принялись за монастыри. ^ак говорит летописец, «по скончаниютого государь со своими воинскими людьми начат ездити около Великого Новгорода по монастырям». Результаты этого вояжа не оставляют сомнений в его целях: «Государев разгром явился полной катастрофой для новгород-
М.Н. Тихомиров. Российское государство XV-XVII веков, М., 1973, с. 310. Р.Г. Скрынников. Иван Грозный, М., 1975, с. 150.
ских монастырей. Черное духовенство было ограблено до нитки... Опричники ограбили Софийский собор, забрали драгоценную церковную утварь и иконы, выломали из алтаря древние Корсунские врата».36 И словно специально, чтобы продемонстрировать, как мало в этом деле значила новгородская «измена», экспедиция тотчас обрушилась и на монастыри псковские — они тоже были обчищены, у монахов отняли не только деньги, но и кресты, иконы, драгоценную церковную утварь и книги. Даже колокола опричники сняли с соборов и увезли.37
Глава вторая Первостроитель
Полностью опустошен был, разумеется, и сам бывший Великий Новгород. «Опричники произвели форменное нападение на город. Они разграбили новгородский торг... Простые товары, такие, как сало, воск, лен, они сваливали в большие кучи и сжигали (этой зимою на русском Севере царил страшный голод, именно потому скопилось в Новгороде так много нищих). В дни погрома были уничтожены большие запасы товаров, предназначенные для торговли с Западом. Ограблению подверглись не только торги, но и дома посадских людей. Опричники ломали ворота, выставляли двери, били окна, горожан, которые пытались противиться, убивали на месте».38 И что еще страшнее, «младенцев к матерям своим вязаху и повеле метати в реку...».