Не до нововведений было в ту пору России. Её унизили, ей угро­жала опасность. Другое дело, что вместо естественного в таких об­стоятельствах патриотического подъема объединительной платфор­мой оппозиции реформе оказался консервативный национализм, которому отныне суждено было в России большое будущее. Импе­ратор Александр, совсем еще недавно привлекавший образован­ное общество своим обаянием и либерализмом, просто не заметил этой роковой подмены. А в ней между тем и заключалась угроза

М.Н. Покровский. Цит. соч., с. 213.

Ю.С Пивоваров. Цит. соч., с. 6i.

А.Л. Зорин. Цит. соч., с. 211.

Там же, с. 239.

грядущего исторического тупика и николаевской реакции, которые в конечном счете окажутся куда опаснее для России, чем даже сам Наполеон со всем его гегемонизмом.

Глава третья Метаморфоза Карамзина

реакции Опаснее потому, что, начав­шись с резонной реакции на хамскую сверх- державность Франции, очень скоро перерастет этот национализм в антиевропейскую культурно-политическую ориентацию. Под его знаменем большинство образованного общества России примирит­ся с хамством николаевской геополитики, когда, сменив на сверх­державной должности Францию, станет Россия распоряжаться в Ев­ропе, давить Польшу, Молдавию, Валахию и Венгрию и с поистине наполеоновской бесцеремонностью домогаться Константинополя. Отныне большинство это не только не будет осуждать отечественное сверхдержавное хамство, но станет гордиться им как проявлением возвращенного России величия. Наполеона-то в конце концов ока­залось возможно вышибить из страны за несколько месяцев, а вот от консервативного национализма так и не смогла российская эли­та отделаться и за два столетия.

После стольких локальных стычек с «восстановителями балан­са» нет смысла, я думаю, напоминать читателю, что смотрят они сов­сем иначе и на консервативный национализм, и на крушение кон- »

ституционной реформы. Реформа, с ихточки зрения, обречена бы­ла с самого начала совершенно независимо от истерической кампании, развязанной против Сперанского (и Александра Павло­вича). Обречена просто потому, что, по мнению, например, Б.Н. Ми­ронова, была, как мы помним, «антинациональной» и вдобавок еще не соответствовала «архетипам русского сознания».37 Об А.Н. Боха- нове, который усмотрел в ней страшную угрозу «преобразования России в правовое государство», и говорить нечего. Роли геополи­тики в крушении реформы не заметили они вовсе, а рождение кон­сервативного национализма пылко приветствуют. Тот же Миронов,

■Э 7

Знамя

Б.Н. Миронов. Цит. соч., т.2, с. 216.

например, уверен, что идеология эта ставила себе целью «создать национальные идеалы, которые сплотили бы государство, образо­ванное общество и народ в единое целое».38.

Допустим. Но как же тогда объяснить, что так упорно отказывал этот консервативный национализм народу даже в элементарном образовании? И почему на протяжении десятилетий пытался он подменить европейское просвещение народа специальным мужиц­ким или, лучше сказать, московитским просвещением, сознательно консервируя в крестьянстве эти самые московитские «архетипы русского сознания»? Короче, почему так отчаянно стремился кон­сервативный национализм углубить послепетровскую пропасть между образованным обществом и народом, расколоть Россию вместо сплочения её «в единое целое»?

Глава третья Метаморфоза Карамзина

Поскольку читатель не найдет у «восстановителей баланса» не только ответа на эти вопросы, но и самих вопросов, давайте повни­мательнее присмотримся к тому, что же именно защищали консер- вативные националисты, так дружно ополчившиеся на «европей­ские затеи» Сперанского.

Московитское

просвещение Опасная тема «на­рода» впервые явилась во всей этой истории в виде доноса императору, подписанного «граф Ростопчин и моск­вичи», того самого, что обвинил Сперанского в попытке «побудить народ произнести великое и страшное требование». Да еще, пожа­луй, в шутливой записке самого Сперанского императору, где он пе­речислял все приписываемые ему грехи: «В течение одного года я попеременно был мартинистом, поборником масонства, защитни­ком вольности, гонителем рабства...»39

Если, однако, серьезно предположить, что его конституционная реформа действительно была лишь обходным маневром для посте­пенного уничтожения пропасти между двумя Россиями,то в слухах

Там же.

А.Л. Зорин. Цит. соч., с. 222 (выделено мною. — АЛ.)

Глава третья Метаморфоза Карамзина

этих и впрямь что-то было. Во всяком случае они дают нам возмож­ность заглянуть в подсознание, если угодно, провинциального дво­рянина, где соревновались между собою патерналистская уверен­ность в своём праве быть народу «отцом и судьей» и традиционный ужас перед его «великим и страшным требованием». В конце кон­цов, если верить Миронову, «практически на каждого помещика хотя бы раз в его жизни нападали крестьяне».40

Патернализм, естественно, требовалось всемерно пропаганди­ровать, а страх тщательно скрывать. В сознание прорывался он раз­ве что в ситуации экстремальной. Вспомним хотя бы донос Ростоп­чина или паническую запись в дневнике Варвары Бакуниной.

На самом деле народ и понятия не имел, что весь этот скандал с неудавшейся конституционной реформой вообще имел к нему какое бы то ни было отношение. Самодержавие, прав А.Н. Боха­нов, по-прежнему оставалось для него понятием сакральным, гра­моты он не знал и о правовом порядке имел такое же представле­ние, как об астрономии. В конце концов, все эти скандалы происхо­дили в чужой для него петербургской России, а он-то по-прежнему жил в московитской.

i '

Важно понять, однако, что жил он в ней не по собственному осоз­нанному выбору в пользу именно такой, рабской жизни. Огромные ресурсы московитского просвещения брошены были на то, чтобы он никогда и не заподозрил самого существования выбора. Разуме­ется, этого фундаментального обстоятельства «восстановители ба­ланса» не ^поминают вообще. На самом деле, однако, прав был и Радищев: народ не столько жил (в том, во всяком случае смысле, в каком это понималось в XIX веке), сколько выживал. Родился, кре­стился, работал в поте лица на чужого дядю, женился (если, конеч­но, не попадал в рекруты) и умирал — не оставив детям ни мысли о счастье, ни нажитого добра, ни надежды на то, что их жизнь станет когда-нибудь лучше, чем его собственная.

И что бы ни говорил Б.Н. Миронов о крепостничестве как об «органической и необходимой составляющей российской действи­тельности», едва ли пожелал бы он своим близким участи, при кото­рой их можно было сечь на конюшне и продавать как скот. При ко-

40 Б.Н. Миронов. Цит. соч., т.1, с. 405 (выделено овтором).

торой всё, чтоу нихбыло, включая их собственных детей, принадле­жало другим. В этом смысле даже император Александр оказался, как мы видели, единомышленником диссидента Радищева.

Глава третья

МетаМОРФОЗаКаРаМЗИНа «УМНЫЙ немец» БаронГакстга-

узен-Аббенберг знаменит тем, что первым обнаружил в России крестьянскую общину. Корней Иванович Чу­ковский оставил нам такую ироническую ремарку об этом его эпо­хальном открытии: «Вот так умный немец! Немудрено, что он свих­нул и Герцена, и славянофилов, и народников! Что делали бы они, если бы он в 1843 г0ДУ поехал не в Россию, а, например, в Абисси­нию?»41 Как бы то ни было, барон вполне может считаться перво­классным знатоком внутренней жизни тогдашней России. И между другими наблюдениями приводит он такой урок, если угодно, поли­тинформации, который давал своим крестьянам один из встречен­ных им помещиков: «Я ваш хозяин, а мой хозяин император. Импе­ратор может приказать мне, и я должен ему повиноваться, но он не приказывает вам. Я император в своем поместье, я ваш бог и отве­чаю за вас перед Всевышним»42

По правде сказать, очень уж подозрительно звучит этот поме­щик у Гакстгаузена, словно и впрямь начитался барон гоголевских Выбранных мест из переписки с друзьями. Именно такие ведь «просветительские» речи и рекомендовал Николай Васильевич по­мещикам. «Мужика, — учил он, — не бей. Съездить его в рожу еще не большое искусство. Это сумеет сделать и становой, и заседатель, и староста... Но умей хорошенько пронять его словом. Это будет в несколько раз полезней подзатыльников и зуботычин»43