В том-то и дело, что никаких требований реконструкции обще­ства и хозяйства все эти бунты не предлагали, ничего по части «са­моисправления». И оттого при всём своём размахе и пролитой кро­ви остались в истории лишь печальным памятником общественного неустройства и политического бесплодия, которым, словно прока­зой, поражены были не только верхние классы Московии, но и их антиподы. Почему? Откуда эта разница с Европой?

Я думаю, ответ очевиден: «особый путь» остановил движение мысли, лишил Московию общепринятой тогда в Европе политичес-

й7 Там же, т. 4., с. 9-10.

кой оппозиции, способной предложить «средства самоисправле­ния» и хотя бы попытаться их отстоять.

В принципе понятно почему. Политический потенциал боярской оппозиции окончательно исчерпал себя в Смутное время, а для того чтобы появилась дворянская, чтобы смогли предложить свои кон­ституционные проекты и «верховники» и декабристы,требовалось круто развернуть культурно-политическую ориентацию страны. Ко­роче, требовалось именно то, что сделал Петр: забыть об «особом пути» России. Избавить её тем самым хотя бы на время оттой смеси мании величия и национального самобичевания, которую насадил в ней, если верить Крижаничу, «зачинщик тирании». Другими сло­вами, требовалось сделать нечто прямо противоположное тому, что рекомендовал Достоевский. Ибо платой за «московскую идею» ока­залось полное политическое бесплодие Московии.

Глава вторая

Московия: век™. Г0СударСТВ0

власти Единственное, что удалось России в этом печальном столетии, — покорение Сибири. Потому, надо полагать, и удалось, что было процессом стихийным, что никто им не руководил, никто не ставил ему сознательных це­лей. Именно в XVII веке Россия и превратилась в самое большое го­сударство мира. Будь Иван III способен увидеть свое Московское великое кня^кество к концу царствования Алексея Михайловича, он, без сомнения, его не узнал бы. Оно выросло в восемь (!) раз.

Эта беспримерная в истории метаморфоза походила на чудо. Словно неспособность правительства к интенсивному развитию стра­ны компенсировалась титанической народной энергией экстенсивно­го расширения территории. Словно вся сила и предприимчивость ве­ликого народа, не имея возможности обратиться к цивилизационной работе над собственным «самоисправлением», обратились в работу колонизационную. Только страшно дорого обошелся стране этот дра­матический гамбит. И в первую очередь потому, что дал возможность Власти стать своего рода государством в государстве, беспощадно экс­плуатируя собственную страну как отсталую и бесправную колонию. При всем своем «особнячестве» Государство Власти, в отличие от ко­лониальной России, хотело жить по европейским стандартам. В нем не было, например, ведомства, которое занималось бы поддержанием в стране путей сообщения, народ мог тонуть в грязи на дорогах, но зато было ведомство по доставке двору заграничных чулок и перчаток.

Знаменитые фруктовые сады во Владимире обслуживали толь­ко двор, а виноград и вино поступали из виноградников, устроен­ных в окрестностях Астрахани французом, специально выписанным для этого из Пуату. Для доставки двору свежего молока функциони­ровала неслыханная по тем временам молочная ферма из 200 от­борных коров, з тысячи парадных лошадей и 40 тысяч упряжных по­стоянно кормились в конюшнях Государства Власти.

300 поваров и поварят ежедневно готовили в придворных кух­нях з тысячи изысканных европейских блюд. В то самое время, ра­зумеется, когда благочестивый царь настойчиво, как мы помним, призывал страну поститься.

«Пересылка в Москву кречетов и белых ястребов поднимала на ноги воевод важнейших городов. Князю Шаховскому, виленскому воеводе, в трудное для государства время дается поручение купить для царских птиц колокольчики. Колокольчиков не нашлось в Виль- не, за ними посылали в Королевец...»*3 Государство Власти в Моско­вии ни в чем не желало уступать Парижу.

За исключением, конечно, того, что французское правительство все-таки делало что-то и для страны. Кольбер, например, даже при безумных военных тратах Людовика XIV умудрялся строить по две мануфактуры в год. Государство Власти тоже строило мануфакту­ры. Но не для России — для себя. Для него воздвигали иностранцы стекольные заводы и шелковые фабрики. Придворным выдавали из царских кладовых обшитые золотом кафтаны — но напрокат, на время приема иностранных послов.

Под страхом строжайших наказаний запрещены были в Моско­вии даже самые примитивные зачатки искусства, скоморохи и ме- дведевожатые. В скрипках и флейтах усматривали проделки анти­христа. А в Государстве Власти Иоганн Готфрид Грегори преспокой­но представлял «Эсфирь» и «Орфея», услаждая высочайший слух этими самыми сатанинскими скрипками.

43 В.А. Гольцев. Государственноехозяйство во Франции XVII века, М., 1873, с. 146.

В эпоху Ньютона из астрономии Московия знала один лишь ка­лендарь, да и то ставили на вид раскольники, что выдумка это мани- хейская. Когда западнорусский ученый Лаврентий Зизаний, соста­вивший первый православный катехизис, попросил напечатать его в Москве, патриарх Филарет отдал его сочинение своим цензорам. И когда потрясенный Зизаний пожаловался на чудовищные купюры в тексте, цензоры отвечали: «Мы пропустили, что велел нам святей­ший патриарх, что было написано утебя о кругах небесных и о пла­нетах и о затмении солнца... потому что те статьи с правоверием на­шим не сходны».44 А в Государстве Власти уже в 1650 году переведен был новейший, только что изданный в Голландии анатомический трактат Андреаса Везалия. И опубликован — в одном (!) экземпляре (в советские времена такие фокусы называли «хамиздатом»).

В эпоху, когда, словно грибы после дождя, вырастали в Европе академии, имевшие среди своих членов такие имена, как Лейбниц, Ньютон, Бойль, Мальпиги, в Московии не было даже начальных школ. Как жаловался Крижанич, «арифметике люди наши не учатся и поэтому не умеют вести счет в торговле».45

А Государство Власти учреждает для надзора над новыми идея­ми Славяно-греко-латинскую академию, в компетенцию которой входила цензура и осуждение виновных в уклонении отсредневеко- вых канонов на ссылку в Сибирь, а в иных случаях и на костер. И академия, конечно, оправдала доверие Власти: в 1689 году уче­ник знаменитого средневекового мистика Якоба Беме, Кальман, был и впрямь сожжен в Москве на костре.

Массу хлопот доставило историкам учреждение известного «приказа великого государя тайных дел». Западные ученые обычно трактуют его как инквизиционный «кровавый трибунал». Н.И. Кос­томаров видел в нем прародителя тайной политической полиции. И советские историки склонны были с ним согласиться. Между тем уже Казимир Валишевский обратил внимание на то, что занимался этот странный «кровавый трибунал» такими совершенно неподоба­ющими для тайной полиции делами, как «выписка из-за границы плодовых деревьев... покупка попугаев для царских птичников и по-

АН. Пыпин. История русской литературы, Спб., 1902, т. 2, с. 323.

Юрий Крижанич. Цит. соч., с. 387.

дробностями управления его [царя] любимого монастыря».46 Кроме того, за Приказом числилось 200 сокольников и больше 3 тысяч со­колов, кречетов, ястребов, а также юо тысяч голубиных гнезд для подкормки и выучки охотничьих птиц.

Так может быть, у Приказа тайных дел было совсем иное назначе­ние? Тем более что для политического сыска создана была в это самое время специальная Следственная комиссия с чрезвычайными полно­мочиями вершить суд и расправу по «изменным делам». Да и Григо­рий Котошихин объяснил нам еще в середине XVII века, что «устроен тот Приказ для того, чтоб царская мысль и дела исполнялись по его хо­тению, а бояре и думные люди о том ни о чем не ведали». Похоже, ко­роче, что Приказ был просто параллельной администрацией Государ­ства Власти, независимой от Думы и стоявшей над ординарным, «тех­ническим» правительством Московии, учреждением, где царь, подобно Ивану Грозному в Александровской слободе, «чувствовал се­бя дома, настоящим древнерусским государем-хозяином среди своих холопов-страдников, мог без помех проводить свою личную власть»47