в.О. Ключевский. Курс русской истории, М., 1937. т. з, с. 256.

в.О. Ключевский. Сочинения, М., 1957, т. 2, с. 274.

ремлений? Если русская летопись XII века не уступала европейским анналам, если церковная Реформация XV века началась в Москве на поколение раньше, чем в Европе, если Россия была первой из великих европейских держав, провозгласивших себя в 1610 году конституционной монархией, то отныне придется ей бесконечно до­гонять Европу. Важно запомнить, что даже своей парадигмой «до­гоняющего развития», омрачившей все последующие столетия, обязана Россия именно московитскому провалу.

Глава вторая

Московия:векш Б6СПЛ0ДНЫЙ

ВвК Неудивительны, согласитесь, при таком по­ложении дел и внешне-политические итоги столе­тия, как подводит их удручен но тот же Ключевский:

«Не жалели ни людей, ни денег, чтобы и разгромить Польшу, и поса­дить московского царя на польский престол, и выбить шведов из Польши, и отбить крымцев и самих турок от Малороссии, и захва­тить не только обе стороны Поднепровья, но и самую Галицию... И всеми этими переплетавшимися замыслами так себя запутали и обессилили, что после 21-летней изнурительной борьбы на три фронта и ряда небывалых поражений бросили и Литву, и Белоруссию, и правобережную Vкрай ну... и даже у крымских татар в Бахчисарай­ском договоре 1681 года не могли вытягать ни удобной степной гра­ницы, ни отмены ежегодной дани хану».29 Но точно такая же печать мертвенного бесплодия лежала на всем, что пыталось предпринимать московитское правительство и дома. Хозяй­ство стагнировало, денег в казне хронически не хватало, вот и стало его главным занятием придумывать как бы похитрее оттягать их у насе­ления. Мысль дьяков истощалась в бесконечных попытках обобрать народ, к ним, собственно, и сводится вся финансовая история Моско­вии. Вот, например, с какой слоновьей грацией попыталось в 1646 го­ду правительство провести финансовую реформу, обложив пошлиной соль. Для успокоения народа был одновременно отменен самый тяже­лый и ненавистный прямой налог — «стрелецкие и ямские деньги». Но,

29

Там же, с. 239.

как и следовало ожидать, цена соли подскочила вшестеро и тысячи пу­дов рыбы, главной народной пищи во время постов, сгнили — из-за то­го, что рыбопромышленникам оказалось не по карману ее посолить. Естественно, потребление соли резко упало, и вместо дохода казна по­несла большие убытки. И что же предприняло правительство? В 1648 году оно восстановило «стрелецкие и ямские деньги», придав новому закону обратную силу, т. е. приказало взыскать отмененный налог за все три прошедших года — 46,47 и 48-й! Страна ответила грандиозным «Соляным бунтом». «Воттебе, изменник, за соль!» — приговаривала толпа, избивая до смерти дьяка Назария Чистого, автора «соляного» проекта. Но правительство-то осталось прежним. И денег в казне все также не было. Соблазнительно рассказать здесь и историю «медного бунта» 1662 года, которым закончилась еще одна, почти невероятная правительственная афера, но отошлю читателя к 51-й лекции «Курса русской истории» В.О. Ключевского, где она описана с неподражае­мым стилистическим блеском.30 Расскажу вместо этого лишь коротень­кую повесть о московских злоключениях табака.

В1634 году царским указом объявлен он был «богоненавистным и богомерзким зельем», и за его курение с той поры назначалась смертная казнь. И все было бы хорошо и благопристойно, но 12 лет спустя правительство не только отменило этот запрет, но и объявило казенную монополию на продажу табака. Теперь он свободно прода­вался всем желающим отравлять свои легкие, но стоил, правда, не де­шевле золота. Самое интересное, однако, что в 1648 году, после «соля­ного бунта», табачную монополию отменили тоже и снова ввели в силу указ 1634-го. Иначе говоря, за курение опять грозила смертная казнь.

«Нет никого веселящегося

Глава вторая Московия: век XVII

В ДНИ СИИ!» Ситуация, с которой мы столк­нулись, очень, согласитесь, странная. Ирония да­же втом, что XVII столетие, когда после великой Смуты страну воз­главил режим с бесспорным мандатом помирить всех со всеми и ус­тановить, наконец, тишину и порядок, осталось в истории именно

30 Там же, сс. 223, 226.

как «бунташный век». Уже во втором поколении нового режима вы­яснилось, что, отрезавшись от еретической Европы, страна безна­дежно топчется на месте, что правительство исправить положение неспособно и раз за разом доводит дело до упора, до крови, до мяте­жей и восстаний. Вот их краткая сводка. В 1648 году — «соляной бунт» в Москве и мятежи в Козлове, Сольвычегодске, Устюге, Томске. Восстания в Пскове и Новгороде в 1650-м. «Медный бунт» 1662-го. Страшный разинский мятеж в Поволжье в 1670-1671 годах. Путч Со­ловецкого монастыря, шесть лет продержавшего на своих стенах раскольничье знамя. Сам великий церковный Раскол, всколыхнув­ший страну от Путивля до Архангельска и принесший Московии ин­квизицию, грозные аутодафе и трагические «гари», в которых десят­ки тысяч людей умирали за право креститься двумя перстами.

Так выражалось недовольство «низов». Но недовольны были и «верхи». Ощущение непокоя, неустроенности, сиротливости и тревоги, постоянное ожидание не то «невиданных мятежей», не то светопреставления, пронизывает всё общество сверху донизу. Все знали, что плохо, но никто не знал, как сделать, чтобы стало хорошо. Закрепощаемое крестьянство, естественно, видело все зло в поме­щиках, которых следовало вешать, взрывать и топить в крови. При случае так и делали. Но ничего не менялось.

А эти самые изверги-помещики взывали к царю: «Нас, холопей тво­их, и разоренных, и беспомощных... вели взыскать жалованием, чтобы было чем твоя государская служба служить».31 И это была правда.

Гости и тортовые люди, против которых возмущаются городские низы, тоже совсем, оказывается, «оскудели, обнищали до конца» и от «воеводского задержанья и насильства... торгов своих отбыли». И это тоже была правда.

Князь Иван Хворостинин, знатный нигилист XVII века, вопиет, что «в Москве людей нет, все народ глупый, сеют землю рожью, а живут все ложью».32

«Русские всеми народами, — вторит ему из тобольской ссылки Юрий Крижанич, — считаются ленивыми, неверными, жестокосердыми, склонными к краже и убийству, бестактными в беседе, нечистоплот­на. Латкин. Земские соборы древней Руси, Спб., 1885, с. 152. В.О. Ключевский. Цит. соч., т.з, с. 260.

ными в жизни... А отчего это? От того, что везде кабаки, монополии, запрещения, откупы, обыски, тайные соглядатаи; везде люди связа­ны, ничего не могут свободно делать, не могут свободно употреблять труда рук своих... Все делается в тайне, со страхом, с трепетом, с об­маном, везде приходится терпеть от множества чиновников, обдира- телей, доносчиков или, лучше сказать, палачей».33 Воттакой был на самом деле результат «колоссального всесторонне­го развития», о котором слышали мы от Нарочницкой.

И даже сам патриарх Никон, именовавшийся официально «ве­ликим государем», пишет царю Алексею: «Ты всем проповедуешь поститься, а теперь и неведомо, кто не постится, ради скудости хлебной, во многих местах и до смерти постятся, потому что есть не­чего. Нет никого, кто был бы помилован... везде плач и сокрушение; нет веселящихся в дни сии».34

Послушать всех этих жалобщиков, так ничего не было хуже мос- ковитских порядков — все обижены, всем плохо, «плач и сокруше­ние» повсюду. И нисколько не удивительно поэтому, что бежала из Московии молодежь куда глаза глядят. Удивительно другое. Многие из этих горьких жалобщиков (те, кто не убежал, конечно) неукосни­тельно смотрели на другие народы с презрением как на еретиков, из­менников христианства, а на московитский порядок, только что изру­ганный последними словами, как на единственное в мире убежище Христовой истины и образец для подражания. Тот самый парадокс, что обманул, как мы помним, Достоевского. Как его объяснить?

Глава вторая Московия: векХУИ

парадокс? Вопрос, согласитесь, ключевой

для понимания не только Московии, но и русской истории вообще. Естественно, требует он специальных исследова­ний — философских, социально-психологических, не говоря уже об исторических. Требует исследований, которых, как это ни странно,