«Если Москва и в самом деле Третий Рим, а Московская Русь но­вый Иерусалим, — сообщает нам Дворкин предполагаемую суть этой стратегии, — ей следует... признать себя ответственной за судьбу христиан, остающихся под иноверным игом, и в конце концов отвое­вать Константинополь».43 Значит о Константинополе заботился князь Андрей, умоляя царя не открывать южную границу страны крым­ским разбойникам, а вовсе не о судьбе своей страны? Странно. Но допустим. Совершенно другой точки зрения держался, согласно Дворкину, царь Иван.Больше того, «именно здесь залегали корни разногласий между Иваном и советниками Избранной Рады, ибо держава, которую он хотел создать, не*имела ничего общего с Византией, отринутой бо­гом и плененной турками. Русь виделась Грозному сильной наслед­ственной монархией наподобие национальных монархий, какими были тогда Испания, Англия и Франция».44

Тут Дворкин опирается на авторитет известного историка церк­ви протоиерея Георгия Флоровского, который тоже утверждал, что «не только политически, но и культурно Грозный был обращен имен-

Александр Дворкин. Иван Грозный как религиозный тип, Нижний Новгород, 2005, с-

Там же, с. 124.

Там же.

но к западу...»45 Да, соглашается Дворкин, «взгляд Ивана был в зна­чительной степени обращен в сторону запада».46 И главным его гре­хом был «упорный отказ признать за Москвой долг перед византий­ским наследием и обращение к западу»47

Так вот в чем, оказывается, дело: «в кровожадного тирана» ца­ря превратило именно его предпочтение «западничества» визан- тийству. Непонятно тут лишь одно — почему в таком случае обру­шился Грозный как раз на запад и даже предложил турецкому сул­тану союз именно против Запада? И до такой степени важна была для царя эта война с Западом, что ради неё открыл он южные гра­ницы России, подвергнув страну смертельной опасности? К сожа­лению, автор не заметил во всем этом очевидного, казалось бы, противоречия.

Увы, это не единственное противоречие, которого он не заме­тил. Отец Мейендорф так рекомендует главное открытие своего уче­ника: «Иван находился под обаянием идей западного Ренессанса, скорее всего был знаком с сочинениями Макиавелли и, сверх того, восхищался военно-монашескими орденами запада».48 А вот что пи­шет ученик: «Взор первого царя всё время обращался к прошлому. И он хотел воссоздать это прошлое таким, как оно, по его мысли, бы­ло всегда... Даже разрушая вековые традиции, полагал, что действу­ет во имя этих самых традиций»49 Оставался, говоря словами Клю­чевского, верен «воззрениям удельного вотчинника».

Так что же в таком случае растлило Грозного — «обращение к западу», как полагал Георгий Флоровский, или «обращение к про­шлому», как думал Василий Ключевский?

Все эти противоречия, однако, мелочи по сравнению с глав­ным. С тем, что молодой современный историк-богослов, воспитан­ный одним из самых прогрессивных православных теологов, ни на минуту не задумался над исторической виной иосифлян (и, следова-

Там же, с. 126.

Там же, с. 183.

Там же, с. и.

тельно, церкви, которую они возглавляли). В первую очередь за­ключается эта вина в том, как мы помним, что во имя своих корыст­ных земных интересов отстояли иосифляне в затянувшейся на четы­ре поколения идейной войне неотторжимость монастырских земель, сокрушив тем самым политическое наследие Ивана III.

Не приходит это в голову Дворкину, даже когда говорит он о старце Артемии, лидере четвертого поколения нестяжателей (впоследствии бежавшем из заточения в Литву), который «усматри­вал корень всех зол... в церковном землевладении». Автор знает, что «выдвигаемый им [Артемием] план реформ предусматривал об­новление всей жизни за счет разделения монастырских земель сре­ди неимущих».50 И все-таки не догадывается, что спор между иосиф­лянами и нестяжателями шел вовсе не о тонкостях византийского православия (которые он подробно анализирует), но о решающем для будущего страны и роковом для России «земельном вопросе». Том самом, что в конечном счете и погубил в ней монархию.

Но и к этому ведь не сводится историческая вина иосифлянства, незамеченная Дворкиным. Я говорю о вековом его сопротивлении светскому образованию. О том, что обрекло оно страну не только на перманентное отставание от Европы, но и на правовое и политичес­кое бескультурье. Вот что пишут об этом современные российские культурологи. «Московская Русь в лице [иосифлянского] духовенства долго и упорно сопротивлялась распространению западной образо­ванности... Церковные иерархи полагали, что обращение к достиже­ниям человеческого разума вместо священного писания вовлечет Россию во „тьму поганьских наук", что ценность человеческого ра­зума несовместима с духовными ценностями православия... Прибе­гая к запретам, угрозам, преследованию и разрушению „новой обра­зованности", духовенство так и не выполнило своей социокультурной миссии, не предложило позитивной программы развития образова­ния, направленной на удовлетворение мирских потребностей и обес­печение безопасности России».51

Там же, с. 89.

Культурология. Ростов-на-Дону, 2003, с.427, 522-523.

Мы еще будем говорить об этом во второй книге трилогии, но и сейчас мера «западничества» Грозного, представляющая глав­ный вклад Дворкина в Иваниану, вполне очевидна. Это ведь при Грозном победоносные иосифляне приравняли нестяжательство к «латинской ереси».

Глава одиннадцатая Последняя коронация?

К сожалению, не только на отечествен­ном, но и на западном участке Иванианы постсоветский период отме­чен в лучшем случае топтанием на месте, а в худшем деградацией. Чи­татель, надо полагать, заметил это уже в главе, посвященной государ­ственному мифу (и его западным эпигонам). Но самый знаменитый пример, конечно, новая биография царя, которая так и называется «Иван Грозный», опубликованная в том же 2005 году одним из лучших университетских издательств Америки, и принадлежит перу Изабел де Мадариага. Расхвалена она была до небес. Вот образец из London Evening Standard: «Эта блестящая книга представляет великолепное достижение высокоакадемической (magisterial) науки... Замечатель­но легко читаемая проза и превосходная характеристика дегенера­тивного монстра, который был одновременно и чудовищно садист­ским преступником и трагической жертвой собственной власти».52

Самое интересное, что часть этого цветистого панегирика — су­щая правда. Книга и впрямь подробная, обстоятельная, полная жи­вых деталей и действительно легко читается. Поистине замечатель­ный справочник о жизни и делах царя Ивана.Только вотс наукой, во всяком случае с исторической наукой, она, боюсь, имеет мало общего. Просто потому, что задумана вовсе не как исследование ро­ли Грозного Царя в русской истории, но как психологическая «дра­ма шекспировских пропорций».53

Главное, что пытается разгадать автор: как совмещались в одном человеке «дегенеративный монстр» и кавелинский трагический герой

Справочник

Isabel de Madariaga. Ivan the Terrible, Yale Univ. Press, 2005, cited from the cover.

(особенно любопытно это потому, что Кавелина де Мадариага не чита­ла, по крайней мере, в её избранной библиографии он отсутствует).

Нет слов, противоречия в характере Грозного — тема, как мы уже знаем из опыта Карамзина и Кавелина, замечательно интерес­ная. Для художника, как, впрочем, и для психиатра. Проблема лишь в том, что историки, как свидетельствует Иваниана, давно уже (почти полтора столетия назад) за её пределы вышли и волнуют их, как мы видели, совсем другие проблемы. Например, различие между «аб­солютизмом европейского типа» и «абсолютизмом, насыщенным азиатским варварством» (различие, до которого де Мадариаге нет, как оказалось, никакого дела). Или вопрос о конституционности Бо­ярской думы накануне самодержавной революции и связанный с ним знаменитый спор между В.И. Сергеевичем и В.О. Ключевским, о котором ей тоже ничего неизвестно (мы еще остановимся на этом споре в заключительной главе книги). Или, допустим, замечатель­ная гипотеза М.П. Погодина о непричастности царя к реформам Правительства компромисса. Или, наконец, решающий вопрос, ко­торый точно сформулировал Борис Флоря, о том, действительно ли «происшедшие в правление Грозного перемены определили на долгие времена и характер русской государственности и характер русского общества».54