Однажды, пересекая рынок со своими тяжелыми литерами, он попал в облаву и оказался прижатым к ларям. Начинался обыск. Семен вдруг почувствовал, что его подталкивает к дверям лавки сосед — тот самый господин, которого он встретил в день приезда на Французском бульваре. А затем заводит Семена в лавку и вежливо представляет сидящему у окна жандармскому ротмистру.

— Господин штабс-капитан, знакомьтесь, — мой гость, негоциант с севера.

— Пусть ваши гости лучше сидят у вас в номерах, господин Галушко! — недовольно ответил офицер, но тут же выпустил их через заднюю дверь.

Молча Восков и Галушко прошли квартал, и только тогда освободитель сказал ему:

— А я вас, представьте, запомнил, господин негоциант. Вы были тогда одеты тютя в тютю, как сейчас. Имейте только в виду, что это костюм не для богатой публики. Совсем нет!

— У меня нет другого костюма, — засмеялся Семен. — Спасибо за помощь. Только чем я вам приглянулся?

Лицо у Галушки потемнело.

— Ах, господин негоциант, — вполголоса сказал он. — Вы думаете, что владение номерами делает человека верноподданным? Я ненавидел их с детства… И мой сын, только пусть это будет нашим секретом, сейчас на «Потемкине».

В этот день Семен не дошел до наборных касс. Едва он появился в дверях пивного бара, как его чуть не сбил с ног явно захмелевший матрос, и пока Семен пытался поднять его и прислонить к стене, тот шептал:

— Уезжай. Нас накрыли. Явка в Екатеринославе. Вокзальный кассир. «Дайте восемь билетов в Жмеринку с остановкой в Баглее». Он ответит: «Могу только четыре». Литеры вывезли. Чемодан положи мне к ногам.

…И вот он в Екатеринославе. Город вовлечен в революцию. Взгляд подпольщика подмечает и солдат, охраняющих эшелоны с военными грузами, и пулеметы, расставленные на крыше вокзала, и жандармские патрули, беспокойно расхаживающие по перрону и залам ожидания.

«Кто кого боится?» — говорит себе Семен с ухмылкой.

В кассовый зал вошел не торопясь и обомлел. Касс было три. Правда, дальние поезда обслуживало двое кассиров. Делал вид, что углубился в расписание, а сам изучал их лица. Тот, что сидит слева, постарше. Смотрит насмешливо, нехотя. Явно не наш. Тот, что справа помоложе и повежливей. Пусть побеждает молодость. Наклонился к самому окошечку.

— Восемь билетов в Жмеринку с остановкой в Баглее.

Кассир пригладил усики, уперся в Семена колючим взглядом:

— Не шутите, господин? Это как понять — переселение народов?

В горле пересохло. Почувствовал, воздуха мало.

— Тетя везет всю свою родню на именины. А меня послала узнать: не опоздает взять билеты вечером?

Кассир что-то сказал сидевшему с ним рядом кондуктору, тот поднялся, и оба захохотали. Рубашка у Семена прилипла к телу. Не пойдет ли тот, второй, за жандармом? Бежать? Нелепо, в зале патрули, а кондуктор уже выходил из кассы.

— Пусть тетя приходит, когда ей вздумается, — сказал, наконец кассир. — Билетов полно.

— Спасибо, — Семен не спеша повернул к выходу.

Уже с привокзальной площади увидел, что на боковых улицах проверяют документы и обыскивают. Нелегальной литературы при нем не было, но справка на имя Воскова большого доверия жандармерии внушать не могла. «Придется спросить второго, — уныло подумал он. — Но барин-то уж всяко крикнет жандарма».

Еле волоча ноги, вернулся к кассам. Дождался ухода очередного пассажира, посмотрел на опущенные уголки губ кассира. Комок застрял в горле.

— Куда? — резко спросил кассир.

Сипловатый голос его совсем не вызывал доверия. Но выхода не было. Вполголоса сказал:

— Восемь билетов в Жмеринку с остановкой в Баглее!

Кассир выглянул из окошечка. «Сейчас крикнет!»

— Могу только четыре.

Семен даже засмеялся от радости.

— Фу ты, а я вас за чужого принял.

— Вокруг облава. Смену отсидите со мной.

Распахнул дверцу кассы, впустил его.

Вечером провел к дальнему вагону, отцепленному от состава. Здесь находилась группа людей. Представил Воскова:

— Семен Петрович. Нам в помощь.

Он слушал внимательно. Кипит рабочая Чечелевка. Готовится к баррикадам Амур-Нижнеднепровский. Людей нужно объединить, помочь добыть им оружие. Новичка послали к железнодорожникам: в депо как раз требовался столяр.

Дни и ночи он готовил людей к борьбе. И незадолго до того, как всеобщая забастовка охватила рабочие районы города и вся Чечелевка вышла на улицы и площади с флагами и винтовками, Семена выследили и схватили. На этот раз допрашивал его полковник жандармского корпуса, прибывший из Петербурга.

— Мой метод прост, — сухо сказал он. — Полная откровенность и свобода или расстрел в шесть часов поутру.

— У меня есть свой метод, господин полковник, — ответил Восков. — Я откровенен только со своими друзьями. А с расстрелом вам лучше поторопиться: мы легко можем поменяться ролями.

Страха, как ни странно, не испытывал. Была жуткая обида, что он не со своей братвой.

Полковник догадывался, что они держат одного из видных подпольщиков, и решил сломить его волю круглосуточными допросами. Воскова допрашивали попеременно два следователя: один — днем, второй — ночью. У него отняли сон, ему не давали передышки, его лишали воды. Глаза его запали, даже крутые плечи казались поникшими. Он чувствовал иногда, что уже не в силах вести этот поединок, и в такие секунды заставлял себя бросаться на следователей, чтобы прервать допрос. Они научились предупреждать его выходки, окатывали Воскова водой из шланга и мокрого, дрожащего допрашивали снова и снова. А он слизывал пересохшими губами капли воды с ворота рубашки, счастливый, что оставил жандармов опять в дураках.

И вдруг — снова вызов к полковнику из Петербурга. Знакомый Семену выцветший, безразличный взгляд, бесстрастный сухой голос:

— Стало быть, помочь нам и себе не желаете? Ну-с, я решил сдержать данное вам слово. В шесть часов поутру «Семена Петровича» расстреляют. Светлое царство социализма, голубчик, вам уже не увидеть.

Поиграл карандашиком. «Что-то долго играете, господин полковник. Вам что-то нужно, что-то очень нужно».

— Не желаете ли хотя бы подать прошение на высочайшее имя? Нет-с? Или товарищам написать — горячие умы остудить? Молчаночка? Увести арестованного!.. В крайнюю!

В крайнюю — значит для смертников.

Ходил по камере, сверлил себя вопросами. Что жандарму нужно? Что нужно? К утру осенило: произошли большие события, полковнику позарез нужно кому-то доказать, что в тюрьмы были брошены виновные.

А что, если сдержит слово?

Три часа ночи, четыре…

В пять Воскова перевезли из тюрьмы на Стародворянскую, в полицейский участок, и он снова увидел полковника.

— На каких условиях, Восков, я мог бы, по вашему мнению, выпустить вас?

— Это новое, — с трудом выдавил Семен. — Что, ребята здорово жмут на вас? Мое условие — освободить всех политзаключенных. Я выйду последним.

Его вытолкнули из участка чуть ли не силой. Но у дверей Семена ждали железнодорожники и металлисты. Оказывается, уже неделю в Екатеринославе волнения. Ребята видели, что из тюрьмы выехала карета, и проследили ее путь.

Толпой вышли в парк, она росла, как снежная лавина.

Семен увидел рядом с собой друзей, ему без конца пожимали руки, он слышал со всех сторон:

— Скажи им, товарищ Семен!

Он осмотрелся. Ему помогли взобраться на дерево. И, поддерживаемый друзьями, обняв ствол орешни, он произнес свою первую речь перед таким большим скоплением людей:

— Братья… Друзья… Товарищи… Сегодня в шесть поутру меня собирались пустить в расход. И наверно, не меня одного. Они бы всех нас, кто собрался здесь, пустили поодиночке в расход. Поодиночке, а не когда мы вместе, когда спаяны великой целью и великой борьбой. Враги увидели сегодня мощь пролетарского единства в Екатеринославе, как вчера увидели в Петербурге, Москве, в Одессе. И это прекрасно, товарищи!

Толпа ликующе загудела.

— Но сейчас не время излагать палачам наши убеждения. Мы дадим им практический урок нашей солидарности. На Острожную площадь, товарищи! Все политзаключенные должны быть с нами, в нашей революции!