Интересно, как это проделывал ты, Володя? Наверно, у тебя это здорово получалось. Не зря тебя прозвали Жаровней.

…Часовых — всего двое. Можно снять бесшумно. Нужно только не угодить в смену караула. Придется понаблюдать.

Она ползала, смотрела, ждала около двух часов, пока не наступил развод караула. Значит, по крайней мере два часа в ее распоряжении будет. Подходы к мосту просматриваются — придется действовать на рассвете, в тумане… А можно и ночью. В зависимости от расписания поездов. Правда, ночью хуже, ночью часовые бдительнее, чем на рассвете, когда бодрствующих окутывает дрема.

Сколько здесь понадобится взрывчатки? Килограммов шесть–восемь. Можно будет подсчитать точнее. Как ее уложить? Наискосок насыпи, чтобы при взрыве образовался завал. В скольких местах? В двух-трех…

Взрывчатку все же притащила ночью. Ящичек зарыла в снегу. Отмерила число шагов от насыпи — взглядом. Убралась в ближний лес. На рассвете вернулась назад.

На ней было надето все, что содержалось в партизанском комплекте. Иначе нельзя. Чувствуя себя неуклюжей в меховой телогрейке и ватнике, вжалась в снег, поползла по-пластунски. Сначала — вниз, потом — вверх, по склону насыпи. Что-что, а ползать она умела еще в альпинистских походах. Часовые на мосту расхаживали, переговаривались. Она дождалась момента, когда один из них подошел к поручням, нагнулся над озером; подкралась, точным свингом лишила его сознания, заткнула рот кляпом, связала и, по какому-то наитию, в открытую пошла навстречу другому. Он заметил ее, когда она была в трех шагах, насторожился, поднял автомат, велел остановиться. Мелким шажком подбежал, закрутил ей руку за спину, но в ту же секунду потерял равновесие и был переброшен через перила в мягкий сугроб, что было весьма предусмотрительно подготовлено архитекторами этого учебного «партизанского края».

С вышки, на которой расположились инструктора с биноклями, замигали фонарики: поединок окончен.

— Я же самбист! А ты кто? Инструктор? — восхищенно спросил парень, выбираясь из снега.

— А я сама не знаю, кто я, — засмеялась Сильва.

Втроем они зашагали к инструкторам. Ребят отругали за беспечность, а Сильву — за открытое столкновение со вторым «часовым», но она заставила их согласиться, что и такой прием возможен.

— Считайте, что мост взлетел, — сказали ей.

«Тебе, Володя!» — мысленно адресовала она сегодняшний день человеку, который уже никогда об этом не узнает. А может быть, узнает. Ведь писал же Константин Симонов: «Жди меня, и я вернусь. Только очень жди». То поэзия, а это — жизнь. Не всюду они сходятся. Вот и у Лены так… Был верный друг — Роман, и нет его. Месяц молчала, потом написала Сильве вскользь, между строчками. Они всегда понимали друг друга. О боли не расписывают, больного места не касаются… Скорее бы в дело! Везет же некоторым людям. Ее сводный брат Даня летает на бомбардировщиках, а пишет об этом так, будто речь идет о завтраках и обедах.

«Вчера объявили о взятии Гомеля, — писала она маме. — Эта горячая боевая волна все ближе и ближе к нашей области и к нашему городу, и желанный час уже недалеко, я уже слышу бой этих больших огневых часов». Мама, наверное, долго будет раздумывать над этими строчками и искать в них потайной смысл. Милая мама, даже тебе я не могу сказать, что после освобождения Ленинградской области наступит очередь Прибалтики… Мама, мама, чем тебя порадовать?

«С тлетворными изменениями настроения научилась бороться, жаль только, что в легкой обстановке. Пусть это будет генеральной репетицией для возможных, могущих случиться, трудностей… Все крепче и яснее я ощущаю потребность стать тебе хорошей дочерью, достойной твоей мечты».

Пока же на вопрос Ивана Михайловича, получила ли медаль «За оборону Ленинграда», ответила кратко: «Получила. Это наша семейная гордость. — И поспешила добавить: — Есть куда более достойные».

Так сказала и на вручении. Член Военного Совета пожал ей руку, как всем другим, но вдруг что-то вспомнил, всмотрелся:

— Так. Значит, не пропала моя рекомендация?

— Не пропала, товарищ член Военного Совета.

— Желаю большого счастья.

— Есть быть счастливой!

Оба улыбнулись. Разве такое бывает по команде? По команде бывает другое.

…Вошла Марина. Села на лежанку.

— Продолжим, товарищ разведчик… Подпольная группа уходит на задание, предлагает радисту присоединиться к ней.

— Радист отвечает, — Сильва сказала, не дожидаясь вопроса: — «Центр не разрешает радисту-разведчику участвовать в коллективных операциях».

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ.

ПОРУЧЕНИЕ БУДЕНОВЦЕВ

Донесение комиссара Григория Тарана вызвало в штабе дивизии сначала недоумение, а потом дружный смех.

— Задержали эшелон с попами и чиновниками, — сообщал Таран по телефону с одной из станций. — Орловские, да курские. Едут с семьями и тещами. Попы, говорят, от греховодников, от нас выходит, бегут, а чинуши — от деникинской мобилизации. Черт их распутает, а я не могу.

— Что же ты предпринял? — кричал Восков в трубку.

— Согласно убеждениям религиозный дурман рассеял. Попросту сказать, высадил попов и попадей в поле, да и велел им по домам расходиться. А чинуш к вам отправил. Разбирайтесь.

Они стояли ломанными шеренгами, сотни писарей, счетоводов, канцеляристов, адвокатов, фельдшеров, ветеринаров бывших деникинских учреждений, а начдив и военком в недоумении расхаживали перед этим необычным строем.

— Кто их знает, каких они убеждений! — сердито говорил Солодухин.

— А ты, начдив, проверь, — подзадорил его Восков. — Побеседуй с ними по текущему моменту.

— Я их по-своему проверю, — убежденно возразил Солодухин. И обратился к строю: — Так что, уважаемые граждане Орла и Курска, мы хотим вас считать не как врагов, а как сочувствующих Советской власти. Правильно я рассуждаю?

— Правильно, — вразнобой закричали чиновники.

— А раз правильно, — важно сказал начдив, сдерживая смех, — то всех, знающих революционные песни, прошу, согласно закону Девятой стрелковой дивизии, пропеть из них по одному куплету.

Сначала по рядам пронесся вздох, потом несколько голосов нестройно затянули:

На бой кровавый,

Святой и правый…

Левый фланг не захотел отстать и выдал: «Мы — кузнецы, и дух наш молод», но остальные слова забыл. А какие-то басы из задних рядов надрывно голосили: «Долго в цепях нас держали…»

— Вижу, — подвел итог довольный Солодухин, — что вы и в самом деле сочувствующие. Так что шествуйте к своим хатам…

— Подожди, Петро, — остановил его Восков. — У нас батальоны на роты похожи, а ты их — по хатам.

— Я их спытал, — схитрил Солодухин, — теперь ты их спытай.

Восков выступил перед строем:

— Здоровым молодым людям на печи отсиживаться не время. Приглашаю вас в состав дивизии для защиты Советской власти, а семьи ваши мы отправим по домам и вместе будем драться за их покой и счастье.

Еще размышляли эти незадачливые люди, как подбежал ординарец и что-то доложил начдиву. Восков услышал только: «Мамонтов… полк пленен…»

Четвертый конный корпус белого генерала Мамонтова и сводная группа генерала Шкуро, скрытно напав на 76-й полк бригады Александрова, размещенный в деревне Львовке, окружила и пленила красноармейцев. Вырваться удалось немногим. Бежавший из деревни старик крестьянин рассказал, что во Львовке грабежи, мамонтовцы пытают пленных, требуя выдать комиссаров и командиров.

— Наши товарищи не заговорят, — с гордостью сказал Восков. — Не из того теста слеплены. Да и мы до утра времени не потеряем. Так, товарищ комбриг?

Восков и Солодухин находились в штабе бригады. Александров доложил, что для разгрома Мамонтовской группы выделил кавдивизион и два полка.