Она долго не выходила из своей комнаты. Чтобы не думать ни о чем, старательно зарисовывала парк у Холмов и рвала бумагу. Снова рисовала и снова рвала. Что у нее осталось? Работа, борьба, жизнь. И еще мама. И еще подруга. И еще много друзей.

Маме о Холмах не нужно. Мама хочет знать, что она ест, во что одета и как думает жить дальше. А дальше, мама, будет вот что…

Пусть сад сейчас помят грозою —

Погнулись гордые цветы…

К чему этот сад? Напиши матери правду. Нельзя! Нельзя рану одного человека делить на двоих. Это не гуманно. Свинство это просто будет.

…Но солнце рядом — здесь, со мною,

И воплощаются мечты.

Да, но его-то, его уже не будет.

Придет пора: конец разлуке,

Сойдутся давние друзья —

Мир принявшие на поруки:

Ты,

     Ленинград

          и я.

Порвать? Отправить? Переписать?

Осторожный стук в дверь: это — Марина.

— Послушай, Сильва. Я подумала, что ты вкладываешь в немецкую песенку чересчур много сантимента. У них это делается попроще, чуточку погрубее. Я слышала, попробуй еще разок.

Послушно взяла гитару.

Фор дер казерне…

Марина убежденно сказала:

— Остановись. У тебя что-то случилось. Не спрашиваю. Но если могу помочь, — помни, что я рядом.

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ.

…И ПЕРВЫМ ВСТУПИЛ В ГОРОД

В политотделе 9-й стрелковой разгорелись страсти. Армии предстояла «партийная неделя». Сальма Каляева, кажется уже привыкшая к своей новой фамилии, и еще два инструктора отстаивали право вступления в партию каждого красноармейца. Кто-то твердил, что право на это дает только воинский подвиг. Восков, вернувшись из района станции Стишь, за которую шли бои, примирил обе стороны.

— Подвигов на всех хватит.

Вид у него был измученный, лицо посерело, глаза запали, и Сальма старалась на него не смотреть.

— Хватит с избытком, — повторил он, налил из графина воду в кружку, жадно выпил. — Вся неделя пройдет в битве за Курск, отличатся наши ребята. Куда ты, товарищ Леонтьев, намечаешь послать свой ударный отряд?

Он всегда с гордостью говорил о политработниках, и они ценили это доверие.

Поднялся этажом выше, где размещался штаб и откуда разносился, кажется по всей гостинице, громкий голос начдива. Новые штабисты Петр Ярчевский и Павел Смирнов сидели за картой. Солодухин ходил из угла в угол и, размахивая правой рукой, точно сжимая в ней шашку, держал речь:

— Вы мне паузы и передышки разные на карте не обозначайте. Это дело начдива — давать паузы бойцам или не давать. Вы мне атаки рисуйте и разгром деникинцев по линии Стишь–Становой Колодезь–Малоархангельск. Вот дело штабистов!

— Подожди, Петр Адрианович, — вмешался Восков. — Я только что из Стиши. Люди паузы не просят — ученые. Кони просят.

У Солодухина даже рука в воздухе замерла. Он круто повернулся, хотел сказать что-то резкое, глубоко задышал и вдруг заговорил спокойно и тихо.

— Эх, товарищ комиссар, ты ведь сейчас думаешь: зарвался начдив, обстановки не видит. Бойцы уже неделю спят урывками. — Подумал. — Вот Стишь возьмем — и пошлем конников отдохнуть в балки… ненадолго только. — Бросил сердитый взгляд в сторону штабистов и широко улыбнулся: — Люблю я вас, чертяк, только паузы мне затяжные не рисуйте. Курск, Курск нас ждет.

Потом они сидели вдвоем, в углу, на стареньком, повидавшем виды гостиничном диване, и штабисты с удивлением наблюдали, как два этих человека, очень уж разных, но оба с громкими голосами, беседовали шепотом и притом с огромным интересом. И говорили они не о грядущих боях, а о трудных минутах в своей жизни и вспоминали о встречах с людьми, которые помогли им многое оценить заново. Восков вспомнил свою встречу с Лениным в фойе Таврического дворца.

— Ленин после тридцатилетней работы, должно быть, счастлив внутренне. — Восков говорил убежденно. — Его лицо всегда пышет весельем, радостью и бодростью. Не знаю, Петро, — добавил он, — выйдем ли мы целехонькими из этой битвы, не знаю, насколько старше станем… Не беда! Дела, которые нами не переделаны, радости, которые неизведанны, будут наверстаны сторицей. Не нами, так другими.

Так они говорили, чтобы снова вернуться к двухверстке, к размытым осенью дорогам, к бешеным контратакам корниловских полков.

Рубеж октября и ноября был ознаменован взятием узловых пунктов на пути к Курску — Стиши, Станового Колодезя, а в день второй годовщины революции — Малоархангельска.

На исходе второй декады ноября Павел Николаевич Александров, вступивший по приказу начдива в командование второй бригадой и стремительно продвигавший ее по дороге Орел–Курск, получил телефонограмму:

«ТОВ. АЛЕКСАНДРОВ ПОЛИТИЧЕСКАЯ ОБСТАНОВКА ТРЕБУЕТ ВЗЯТЬ КУРСК СЕГОДНЯ ЖЕ ТРЯХНИ БРИГАДУ КУРСК ДОЛЖЕН БЫТЬ ВЗЯТ ВОСКОВ».

Догадавшись, что отсутствие второй подписи означает спешный выезд начдива на передовые позиции другой ударной группы, Александров бросил бригаду в форсированное наступление вдоль железнодорожного полотна. Белогвардейцы открыли яростный заградительный огонь, но он не остановил продвижение красных полков. Комбриг получил ранение, остался в строю и первым врывался в деревни, которые тщетно пытались удержать дроздовские офицеры.

Только в деревне Уколое, близ окраины Курска, сделали небольшую передышку. Перевязали раненых, в большой избе собрались командиры полков. Распахнулась дверь: Восков, за ним — ординарец. Вид у военкома подтянутый, бравый, но шинель прострелена в нескольких местах. Александров, которому боец бинтовал руку, заметил это, быстро спросил:

— Товарищ военком, может быть, заодно и вам нужна фельдшерская помощь?

— Еще чего, — отшутился Восков. — Мы кабинетные работники, третьего эшелона…

— Трое суток как есть не выходим из боя, — доложил ординарец.

— Ну-ка, Сергеев, — остановил его Восков, — тут люди обстрелянные, сами уже неделю огонь на себя вызывают, и хвастуны им горше редьки. Я приехал, чтобы разъяснить вам приказ о наступлении, товарищи.

Присел к столу, извлек из планшета карту, сообщил, что Реввоенсовет Южного фронта предусматривает разгром корпусов генералов Кутепова, Мамонтова и Шкуро, охватом двух армий и конного корпуса Буденного по сходящимся эллипсам на Курск.

— Курск вы должны занять сегодня же ночью.

К нему придвинули кружку с кипятком, краюху хлеба.

— Не откажусь, — хотел улыбнуться, но лицо, губы, щеки еще были прихвачены морозом.

Полчаса не отсидел, поднялся.

— Итак, до встречи в Курске. Это будет добрый подарок нашей революции.

Ординарец уже дал корма лошадям, оседлал их. Схитрил:

— Как прикажете, Семен Петрович — в штаб или куда?

— Куда, куда, — улыбнулся Восков. — В третью бригаду едем. К Куйбышеву.

— Так там же заваруха, Семен Петрович, — принялся его уговаривать Сергеев, — а вы уже трое суток в седле, и начдив говорит, вам комиссарить надо, а не мотаться с горячей сковороды на раскаленную.

— Хороший из тебя агитатор будет, Сергеев, — засмеялся Восков. — Только место комиссара знаешь где?

— Знаю, — хмуро подтвердил Сергеев.

— А раз знаешь, туда и коняку правь.

Третьей бригаде предстояло прорвать фронт противника на центральном участке курской обороны. Бригаду Куйбышев, пользовавшийся особой любовью солдат, принял в дни битвы за Орел. Когда Восков с ординарцем подъезжали к Горелому лесу, уже вечерело, крутилась поземка. Стыли руки, за шиворот забивались мокрые комья снега, осыпавшиеся с веток. Лошади поминутно спотыкались.