«Нет, не пошлют. Колька сказал правду. Военная неудача! Что ты делал, отец, в таких случаях?»

В книгах о гражданской войне имя Семена Воскова в связи с неудачами встречалось редко, но ей подвезло: как раз в военную пору вышли воспоминания о битве за Орел, и она представила себе, в каких тяжелых условиях Солодухин и Восков готовили дивизию к сражениям. Если хватило воли у отца, почему должна быть слабее дочь?

Ладно, Марина, ты была не в восторге от Сильвиной манеры перерезать стропы парашюта после «приземления». Пять вечеров будут посвящены вам, стропы. Пусть девочки смотрят киноленты, а она поработает на первом пуховом снежке с финкой. Так и так! Нужно еще точнее, еще быстрее…

Как-то инструктор обронил замечание, что нужно уметь поражать цель и во время пробежки. Она избрала мишенью не очень толстый ствол ели, сутки вокруг нее кружилась, рассчитывала поправку на свой же разгон, ствол изрешетила, но била без промаха.

Привыкла попадать в монету, стреляя из пистолета сквозь пилотку, скрывая его под плащом… Ко многому привыкла.

Инструктор радиодела решил запутать ее быстрой сменой соседних волн. Что ж, и такая ситуация в жизни возможна. «Путайте, меняйте частоту волны — честное слово, я все равно узнаю ваш „почерк“».

Марина, обычно скупая на похвалы, вдруг сказала:

— Тебе все чертовски хорошо стало удаваться… Можно подумать, что ночи напролет тебя тренирует мой дублер.

Она засмеялась. Ночи — не ночи, а уж вечерами…

В дни, когда наши войска один за другим брали Запорожье, Днепропетровск, Мелитополь, Керчь, Киев, в часть приехал из Центра полковник. Она давно дожидалась этого часа, попросила ее принять и выслушать. Полковник ее помнил и по «лесной школе», и по бесчисленным рапортам.

— Знаю. Читал, — прервал он ее. — Что еще хотите вы добавить, Воскова, к написанному вами?

— Я вправе знать свою судьбу, — спокойно пояснила она. — Я хочу знать правду.

— Судьба у вас будет не из легких, это могу обещать.

— Товарищ полковник, — она старалась, чтобы слова ее были убедительными, вескими. — Прошло уже восемьсот шестьдесят шесть дней войны. За это время я еще ни разу не была в настоящем деле.

— Не сказал бы… Десятки, если не сотни, ваших учеников — в деле по обе стороны фронта.

— Это ученики. А я?

— А вы еще обучаетесь, Воскова.

Высказала то, что мучило, искало ответа. Он слушал терпеливо, отмечал для себя слабые и сильные стороны ее доводов. Потом предложил сесть.

— Побеседуем. Не как командир и подчиненный, а как партнеры по трудной чекистской службе. О недоверии, Сильвия Семеновна, не может быть и речи, иначе мы просто демобилизовали бы вас, и все. В нашей работе стесняться не приходится. Скажу честно, тот факт, что вы знаете наш состав, как вам правильно кто-то сказал, конечно, не в пользу лица, которого готовят для работы в тылу у немцев…

Он увидел, что она потемнела, и едва заметно улыбнулся.

— Ну, ну, Сильвия Семеновна, вы ведь хотели правды без утайки?

— Так точно, товарищ полковник.

— Вот и получайте ее. Да, как я и сказал, не в пользу лица… если бы на вашем месте было другое лицо. Но мы находим вашу подготовку по всем статьям годной для работы во вражеском тылу.

Сердце, наверно, имеет крылья.

— То, что я сейчас вам скажу, — продолжал полковник, — пока не является вполне определенным и не должно быть предметом разговора с кем бы то ни было.

Нетерпеливо наклонилась вперед, взглядом подтвердила: «Понимаю вас».

— Даже с инструктором, — педантично подчеркнул он. — Так вот, близится освобождение Прибалтики. Мы полагаем, что в дни, когда гитлеровцы начнут в этом районе повально «выравнивать линию фронта», а заодно угонять с собой местное население, минировать объекты и сжигать посевы, чекистам там найдется работа. И вот тогда классный радист-разведчик нам будет нужнее рядового радиста-оператора. У меня все, товарищ Воскова. Вы свободны.

— Спасибо за доверие, товарищ полковник.

— Спасибо за службу. И еще… От души поздравляю вас с награждением медалью «За оборону Ленинграда».

— Разве я заслужила?

— А радисты-операторы? — напомнил он. — А блокадные дни?

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ.

НЕЖДАННАЯ ПАУЗА

В АТАКЕ КОРНИЛОВЦЕВ

Среди ночи комиссара 80-го стрелкового полка Тарана спешно вызвали в штаб дивизии. От деревни, где был расквартирован 80-й, до станции Отрада расстояние порядочное, к тому же ночь выдалась дождливой, дороги развезло, конь плелся медленно. Таран добрался во втором часу ночи, в окнах штабного вагона горел свет, за большим, грубо сколоченным столом сидел подтянутый человек, как показалось, в летах, а глаза молодые, с кожанкой внакидку, подписывал приказы. Рядом кто-то лежал, накрытый шубой. Тот, что бодрствовал, пригласил Тарана сесть, назвал себя.

— Военкомдив Восков. Начдив крепок, а свалился. Не стоит будить.

Потер озябшие руки, с улыбкой сказал:

— Молчите, а про себя небось думаете: ну сам комиссар не спит, так людям бы дал передохнуть…

Только Таран подумал: «К чему бы это комиссар комиссара на „вы“ величает», как из угла подошел к ним высокий худолицый человек, сухо представился:

— Комбриг Александров.

— Комиссар Восьмидесятого Григорий Таран, — отозвался вновь вошедший, улыбнулся: — Рад знакомству, тем более, что входим в вашу Центральную группу, товарищ комбриг.

Военкомдив пригласил их к столу, провел на карте несколько стрелок, перехватил удивленный взгляд комиссара полка.

— Теперь понял, почему ночью вызвал? На ваш полк возложен первый лобовой удар по засевшим в Орле корниловцам. Первый — с севера. Одновременно с трех сторон вас поддержат другие части дивизии и Южного фронта.

— Есть! — быстро сказал Таран. — Но полк нуждается в укреплении. Мы и двух батальонов штыков не насчитаем… Растеряли людей.

Выслушав его соображения, Восков сверился со своими бумагами, исправил несколько цифр, подумал, непреклонно сказал:

— Если бы мне доверили первому ворваться в Орел, я бы считал это высокой честью и ответил «есть!» без «но». Будем считать, что «но» сказал я. А людей мы вам добавим. Из пятьдесят пятой, из сводной дивизии, за счет мобилизованных коммунистов с Севера. Формированием ударного полка поручено заняться комбригу войск ВЧК Павлу Николаевичу Александрову, и я хотел подключить к этому важному делу, — обратился он к Тарану, — тебя, Григорий Тимофеевич. Выкладывай о своих личных недостатках.

Высокий, кряжистый, с длинной, жгуче-черной бородой, отращенной еще в партизанах, Григорий Таран, которому всего было двадцать восемь лет, развел руками.

— Эге, комиссар без недостатков — это же чистое золото, — шутливо прокомментировал Восков. — Но я слышал, Павел Николаевич, что одним недостатком товарищ Таран обладает. Не успеешь ему отдать приказ, он уже докладывает о его выполнении. — Подумал, попросил: — Товарищу Тарану и мне нелишне поближе познакомиться с вами, Павел Николаевич.

— Докладывать даты или движение души? — осведомился комбриг.

Восков засмеялся.

— Комиссарове дело — души.

— Что ж, — Александров провел по коротко подстриженным усам. — Время позднее. Позвольте немногословно. Поступил в Курскую учительскую семинарию, но чаще бывал в Лазаретном саду, на нелегальных партийных встречах. В девятьсот пятом — демонстрация, стычка с полицией, обыск. На моем прошении о допуске к экзаменам губернатор начертал: «Отказать по мотивам политической неблагонадежности». Спустя одиннадцать лет с мандатом Феликса Эдмундовича Дзержинского сам проверял «благонадежность» курских буржуев.

— А одиннадцать лет куда дели?

— Доучивался, учительствовал, нес армейскую службу. В феврале избрали председателем солдатского комитета, Тянулся к большевикам, вступил в партию. Вел культурную работу, создавал рабочий театр. В августе девятнадцатого направлен Дзержинским в район Курска формировать бригаду ВЧК. Все.